Сурово осуждала себя Наташа, безмерной и непереносимой была ее боль от случившегося. Она терзалась своей непоправимой виной.
„Схватила нож, не помня себя”. Даже когда „не помня себя” говорится искренне, верно и точно ли это? Так ли верно, что человек, „не помнивший себя”, только на кратчайший миг бурного взрыва перестал быть самим собой? Не вернее ли предположить, что со временем, подчас незаметно для него самого, накапливаются изменения в характере, которые в конце концов, вырываются наружу?
О Наташе в обвинительном заключении, документе отнюдь не лирическом, в котором сконцентрированы все доказательства виновности, с неожиданной задушевностью сказано: „Добрая, прямая, приветливая, всегда готовая помочь другим”. Сказано правдиво. Можно ли себе представить, чтобы мягкая по натуре, добрая и приветливая молодая женщина в ответ на самое тяжкое оскорбление, в приливе самой жгучей ярости схватила нож и всадила его в близкого и дорогого ей человека? Да у нее никогда бы рука не поднялась в самом прямом смысле этого слова. У нравственно здорового человека есть запреты, через которые он перешагнуть, если бы даже хотел, не может. До встречи с Аркадием, даже если бы Наташа „не помнила себя”, ладонь бы у нее не сжалась, чтобы схватить нож. Нет, это вовсе не значит, что Аркадий привил Наташе жестокость и мстительность. Было бы несправедливо и жестоко в ударе, прервавшем жизнь Аркадия, винить его же.
Суть в другом. Чем внутренне отвечает человек на многократные и бесконечные жестокости, на несправедливость? Если человек с ними не смиряется, если они с нарастающей силой вызывают нравственный отпор, если обостряется нетерпимость к ним — то душа сохраняется чистой. Наташа была перед собой, и прежде всего перед собой, виновата в том, что за время знакомства с Аркадием в ней не хватало нетерпимости к тому, чего нельзя терпеть. Всякий раз, когда Наташа в конце концов примирялась с грубостью и поступками Аркадия, она вступала в компромисс со своей совестью. Безнаказанно это не прошло. Нравственные запреты, столь неотъемлемые и категоричные в прежней Наташе, в конце концов ослабли. И ладонь сжала нож.
Наташа, виновная в смерти мужа, не Только не искала, но и не видела в ее жизни с Аркадием ничего такого, что хоть как-то умаляло ее вину. И уж, конечно, ей было не под силу оскорбить чем-нибудь память Аркадия. Все, что узнал суд, все, что раньше было выяснено на следствии, стало известно из показаний свидетелей. А опровергать их показания — значило обвинять людей, говорящих правду. Этого Наташа не могла. Терзаясь, она вынуждена была подтвердить и то худшее об Аркадии,.что они показывали. Но о последней ночной трагедии она не могла не сказать.
