— Мамочка, а ты знаешь, что когда я пил твою кровь, наши ауры соединились и засверкали золотистым цветом. Как у меня с дедушкой.
— И что это может значить?
— В книге про ауры, написано, что подобное происходит у членов семьи.
В коридоре послышался щелчок замка и в гостиную вбежал Криштов.
— Проклятье, я опоздал! — он бросился к Матвею и принялся его осматривать.
— Ты его накормила? Как себя чувствуешь?
— Нормально, жить буду, торт спас меня, — ответила я, отсалютовав ему вилкой с десертом.
— Эти чертовы поставщики, будь они неладны. И в канун Нового года, — за окном начали взрываться салюты, а большие напольные часы пробили полночь.
— С Новым годом мамочка, дедушка! — воскликнул Матвей прыгая на месте.
— С Новым годом мои дорогие, — с улыбкой и утирая скупую мужскую слезу поздравил Криштов обнимая внука и меня, прижавшуюся к нему.
— Надеюсь, следующего такого раза не случится, — извиняющимся тоном сказал мне Криштов. Но мне было все равно, я готова кормить Матвея хоть всю жизнь, лишь бы он был здоров и не голоден. От вида голодного ребенка — у меня разрывалось сердце.
Сущность вампира не позволяла Матвею болеть как обычные дети, а вот голод… от него могло случиться все что угодно.
О своих ощущениях и о том, что он видел в моей ауре, Матвей рассказал деду за семейным ужином. Потом мы раскрывали подарки, вышли на прогулку вдоль Патриарших прудов, любовались разноцветными всполохами салютов и были счастливы как никогда. Это был наш последний Новый год вместе, а осенью — Криштова не стало.
Его — наш семейный бизнес перешел ко мне и Матвею. Об этом по всем правилам было написано в завещании, когда адвокат — Всеволод Львович вручил мне его за чашкой чая у нас дома. Моя квартира по-прежнему оставалась за мной. Хотя большую часть времени я привыкла проводить у Криштова — Кристиана.
Кристиан… ненастоящее имя старого мага. Перед смертью, в последний раз отдав кровь внуку — он рассказал мне всю правду, ничего не утаивая. Заставляя мое сердце сжиматься. Я смотрела на несчастного и в тоже время когда-то эгоистичного старика, так сильно за последние месяцы он постарел. Словно ему было под девяносто. Сухонький и слабый старичок с впалыми потускневшими глазами, вздувшимися на костлявых, обтянутых бледной кожей руках. Он сжимал мои пальцы и выталкивал из своего, скованного комком боли, горла слова признания.
— Я виноват в смерти дочери. Только я. Когда-нибудь, его отец может прийти в этот мир и попытаться забрать его, не оставляй мальчика. Он нуждается в тебе — ты его мать. Люби его и заботься, как и прежде и не позволяй никому вас разлучить. Я плачу за свои грехи и возможно там, в обители смерти — меня наконец-то простят. Ты стала мне дочерью. Прости, что взвалил на тебя эту ношу.
