Он вскрыл этот роковой конверт, вернувшись со службы 3 февраля.
«Ещё насмехается, за что же, за что?» — пронеслось в его голове, и он в изнеможении скорее упал, нежели сел в кресло. Вся кровь прилила ему к голове, перед глазами запрыгали какие-то зеленые круги. Мысль, что пригласительный билет прислала ему его Талечка — счастливая невеста другого, жгла ему мозг, лишала сознания.
Он сидел, понурив голову, и картины будущего, одна другой безотраднее, медленно развертывались перед его духовным взором.
Он думал, припоминая подробности свиданья с Натальей Федоровной в прошлом году на Васильевском острове, что она все-таки любит его, что только как неисправимая идеалистка — он так дорожил именно этим её качеством — приносит его в жертву любви к своему другу Кате Бахметьевой. Он получил вскоре после своего выздоровления анонимное письмо, в котором говорилось именно это, и Зарудин, сопоставив содержание этого письма с ходатайством Талечки перед ним за свою подругу, с её смущением после сорвавшегося с его губ признания, поверил даже анониму. Ему, впрочем, так хотелось верить. Тогда и брак её с Аракчеевым получал в его глазах иную окраску, являясь самопожертвованием восторженной идеалистки, быть может, направленной на этот путь постороннею волею — волею её родителей.
О, тогда он готов бы преклониться перед ней, даже супругой Аракчеева, готов был издали обожать её и ждать, когда судьба доставит ему случай доказать ей делом свою безграничную преданность и любовь, свято хранить для неё, для неё одной, те перчатки, которые он получил при поступлении в масонскую ложу, принятие в которую должно было состояться на днях.
А теперь? Если она теперь присылкой этого билета так безжалостно глумится над известным ей его чувством, значит, она никогда не любила его, значит, она довольна сделанной ею блестящей партией, значит, она такая же… как и все!
А быть может, и хуже, — неслось далее в его разгоряченном воображении, — быть может, она, готовясь произнести клятву верности перед церковным алтарем своему будущему нелюбимому мужу, подготовляет себе из любимого человека… друга дома…
Николай Павлович даже как-то гадливо махнул рукой при этой мгновенно появившейся в его голове мысли… и тотчас же сам остановил себя.
«Нет, это уж я клевещу на неё. Что бы сказал Кудрин, угадав эту мою мысль? Он все ещё продолжает благоговеть перед ней… считает её „не от мира сего“. Этим он объясняет отказ её от личного счастья с ним, Зарудиным, и принесение себя в жертву народной пользе, как он называет её брак с всесильным временщиком…»
