Настасья Федоровна подошла к нему совсем близко. Она никогда не слышала его разговаривающим с нею таким образом. Значит, положение её относительно графа изменилось окончательно, он узнал об этом, а потому и начинает с ней так разговаривать. Эта мысль подняла ещё большую бурю злобы в её сердце. Но он ошибается, она не сдастся без боя даже перед железною волею могущественного графа!
— Обеспечит! — хриплым, сдавленным голосом начала она. — И ты вообразил, что я променяю мое настоящее положение полновластной хозяйки целой вотчины на положение жены помощника управляющего. Если это так, то ты, наверное, или пьян, или просто глуп.
— Зачем же помощника управляющего, я могу отказаться от этой должности, я не крепостной.
— Ну и что же из этого? — с злобной иронией спросила она.
— Мы можем поехать в Петербург, открыть свое дело и зажить припеваючи… — набравшись храбрости от выпитого вина, продолжал он бесить её.
— Не поставишь ли ты меня за аптечный прилавок? — захохотала она.
— Отчего же и нет, коли… любишь…
— Любишь… Дурак ты, дурак… Думал, что я, баба, глупее тебя. Приглянулся ты мне, в любовь я с тобой играю, балуюсь и, может, ещё долго баловаться буду… Пока не надоешь… Но потому-то и могу позволить я себе это, что власть и доверие мне даны от графа, властью-то этой я и тебя при себе держу, а то бы ты давно хвостом вильнул, насквозь я тебя вижу, и теперь уже ты на Глашку исподтишка глаза пялишь, а тогда бы и в явь беспутничал, а теперь-то знаешь, что со мной шутки плохи… боишься… И вдруг такие слова дурацкие: «коли любишь». Не спину ли свою мне тебе подставлять из-за любви-то, мне, перед которой теперь князья да графья спину гнут… и сам-то его сиятельство тише воды, ниже травы порой ходит… Шалишь!..
Она смолкла, положительно задыхаясь от злобного смеха. Слова её не произвели на Егора Егоровича особого впечатления — он знал и понимал давно смысл их отношений, недаром называл её любовь к нему «тиранством». Желание злить её в нем все ещё не унималось.
— Да ведь теперь его сиятельство может тоже сказать вам «шалишь».
— Ну, это ещё вилами на воде писано, кто кому… — сверкнула она глазами, в которых отразилась дьявольская решимость.
Он понял, что она не только будет бороться за свое положение, но даже, пожалуй, останется победительницей.
Сердце его болезненно сжалось — его рабству, таким образом, не предвиделось конца. К этому чувству присоединился и страх за Глашу, которой несдобровать за любовь к нему со стороны этой мстительной женщины.
