«где», которая по-разному воплощается в и.‑е. языках. Поэтому само возникновение языка, как он считает, начинается с однословных вопросов. Почему же именно с вопросов? — Человек хотел убедиться в том, что ему оставалось неясным. Вопрос всегда связан с повышением интонации, а однословные вопросительные слова, помещаясь в начале, притягивают к себе высокий тон [Hermann 1942: 367].
Таким образом, для телеологов первичными были мелкие словечки протяженностью не больше слога, вначале вопросительные, затем указательные, они далее превращались (с распространителями) в неопределенные слова-местоимения. По мнению В. Хаверса [Havers 1931], эти мелкие слова были частотными в нарождающейся звуковой речи, так как из-за своей краткости и фонетической простоты они были удобопроизносимыми и хорошо воспринимались перцептивно. Согласно концепции цитируемых исследователей, эти мелкие словечки разным образом комбинировались в линейном потоке речи, поэтому главным источником знания о языке древности и понимания языка современности является синтаксис. (Неясным остается, однако, их взгляд на происхождение знаменательных слов, вообще — на становление морфологии.)
Как уже говорилось, для идеологов «нового учения о языке» развитие языка начинается с длительного периода кинетической, незвуковой речи. Звуковая речь рождается из ритуальных звуков магического характера. Первичный звуковой комплекс, по мнению марристов, не имел значения, он сопровождал кинетическую речь. Затем далее появилась звуковая речь, разлагавшаяся не на звуки — и уж никак не на фонемы, — а «на отдельные звуковые комплексы. Этими цельными комплексами еще не расчленившихся звуков и пользовалось первоначально человечество как цельными словами» [Мещанинов 1929: 181]. Первичных речеэлементов было четыре, они были везде и были «асемантичны», т. е. прикреплялись к любому смысловому комплексу. Ставши потом членораздельными, эти комплексы выделили четыре первичных элемента (сал, бер, рош, йон) и только потом, когда «культурное состояние человека достигало определенной высоты, постепенно вели к выделению фонем и к дальнейшему продвижению начинающегося процесса словотворчества. Поэтому бесцельны всякие поиски единой прародины зарождения человеческой звуковой речи» [Мещанинов 1929: 182]. Эти легендарные четыре элемента сначала считались чисто тотемными именованиями, и даже показатели флексионного типа возводились к ним же, то есть к тотемам. Однако потом гибкая — в духе времени — теория марристов пересмотрела это и выявила, что они «были изначала не племенными названиями, а терминами иного порядка, приближающимися к основным выкрикам человека» [Мещанинов 1926: 6]. Ранее в этой же книге он говорит о том, что «определенные народы
