3) Гибкая теория превращения «яфетического компонента» из чисто кавказского субстратного феномена в «третий этнический» элемент Европы и Средиземноморья, а затем в нечто универсальное, на базе которого возникали ответвления вроде индоевропейских языков, которые еще и были переходной зоной, и теперь кажется чисто фантастической, поиском некоего лингвистического perpetuum mobile, хотя за этим и просвечивает явно не декларируемая теория моногенеза.
4) Недалеким от этого теоретически кажется и материал телеологов, никогда не обращавшихся к фактам литературных языков. Их интересовали истоки народной речи, естественно близкие к архаике и, тем самым, к единству языковой истории.
5) Однако, несомненно, интересной и стимулирующей кажется идея диффузных по семантике первичных элементов (от междометий — к частицам — к союзам и далее), простых по фонетике, с опорой на некий консонант (Stammlaut), далее практически не изменяющихся. Их семантическое ядро — указательность — вопросительность — неопределенность. Идея сохранения (сохранности) первичных простых по фонетике коммуникативных компонентов партикульного типа кажется «объясняющей» гораздо больший круг явлений, чем принятая традиция считать частицы типа *е‑, *а‑, *і‑ и др. некими «застывшими» падежными формами указательных местоимений. В таком случае вырисовывается своеобразный язык прошлого с богатой и уже успевшей частично «застыть» системой местоимений, но — без какого-либо партикульного фонда. Кроме того, работа по описанию частиц одного только славянского фонда [Николаева 1985] неизбежно привела к выявлению вполне перечислимого набора C /V/ конструкций (термин Stammlaut представляется более удачным), основную семантику каждого такого сочетания оказывается возможным определить, и она действительно соотносима с полем определенности—неопределенности—вопросительности—разделительности. В. Хаверс, как указывалось, считал первословом вопрос wo‑?. Некоторую близость к таким идеям мы видим и в последней книге Н. Ю. Шведовой [Шведова 1999], где именно местоимения предстают в качестве первичных «окон» в мир.
6) Важным оказался и антропоцентрический принцип обоих направлений, позволяющий расчленить парадигматические изменения в зависимости от дискурсивной значимости и отношения к говорящему — слушающему. Сходные идеи стали появляться в американской лингвистике в конце 70‑х (T. Givón, T. Markey, S. Steele, S. Tompson, S. Li, A. Timberlake и др.), когда было высказано мнение о том, что парадигма формируется в разное время и время этих изменений определяется прежде всего дискурсивной значимостью для говорящего. Идеи Т. Гивона о «прагматическом коде», универсальном, с последующими трансформациями уже в «синтаксический код», как кажется, полностью повторяют мысли В. И. Абаева о языке как «идеологии» и языке как «технике» (см.: [Абаев 1936]).
