— Ну конечно, как же без этого, — сочувственно проговорил майор. В его голосе прозвучал едва различимый холодный сарказм. Если бы допрашиваемый знал его поближе, то наверняка от услышанной фразы его обуял бы самый настоящий ужас. — Все мы люди и должны как-то расслабляться.
Крылов был уверен, что опер заметил его сразу, едва полковник перешагнул порог кабинета, но старательно делал вид, что не замечает стоящих в дверях людей.
Дальнейшее ожидание выглядело бы просто глупо.
— Полковник Крылов, — сдержанно представился Геннадий Васильевич, — дело забирает МУР, позвольте, я поговорю с потерпевшим.
Крылов с интересом наблюдал за тем, как поведет себя клещ. И не без уважения отметил, что майор действовал очень достойно, безо всякой суеты в движениях. всем своим видом давал понять, что подчиняется установленному порядку: аккуратно сложил разложенные на столе бумаги в белую папочку, помеченную какими-то замысловатыми знаками, и, не сказав ни слова, поднялся из-за стола.
Прогибаться майор не умел, и характер торчал в нем несгибаемым стержнем. Кто знает, может, в этом заключался главный секрет того, что он никогда не нацепит себе на погоны очередную звезду.
Уже у самой двери майор развернулся, вспомнив, что забыл на столе шариковую ручку. Полковник даже уловил на его неулыбчивом лице некоторое замешательство — а стоит ли возвращаться? Но вера в предрассудки оказалась в нем не столь крепкой — смахнув двумя пальцами ручку с шероховатой поверхности, он, не глядя на Крылова, сунул ее во внутренний карман пиджака и вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.
Крылов устроился на тот же самый стул. За спиной, в шаге от него, стоял начальник охраны. Неловкости Крылов не ощущал, пускай себе стоит, если нравится.
Геннадий Васильевич никогда не задавал вопросов сразу, и совершенно не важно, что за личность перед ним — подозреваемый или обычный свидетель.
Собеседник должен созреть для предстоящего разговора. А потому для начала можно затеять обыкновенную игру в гляделки и минут пять не говорить вовсе. Подобный прием действует даже на человека с очень устойчивой психикой, а что говорить о тех, у кого вся душа состоит из темных пятен.
Не каждый способен выдержать подобное испытание.
А разглядывать собеседника Геннадий Васильевич за двадцать пять лет службы научился, как никто другой. Причем он умело делал вид, что его совсем не интересует человек, сидящий напротив, а его ответы он вынужден выслушивать лишь в силу служебной необходимости. Но на самом деле все было не так; он подмечал многое, если не сказать — все. Жесты, мимику, прислушивался даже к дыханию, следил за руками, которые были лучше всякого барометра, и, конечно же, следил за цветом кожи — у наиболее чувствительных натур на протяжении короткого разговора она может принимать едва ли не все цвета радуги.
