— Лю-у-у-ди! Я люблю-ю-ю-у вас!
Сначала ничего не происходило. Но вот по-птичьи начинали трещать форточки. Вспыхивали огни на кухнях, почему-то всегда на кухнях. Из потревоженных окон раздавалась нестройная, не понимающая что к чему, брань. Антон продолжал, достигая наивысшей кульминации.
— Люблю-у-у-у! Уроды вы этакие.
Брань набирала силу, захлебывалась, мыча что-то нечленораздельное. Тогда в Антона летели бутылки. Пластиковые и стеклянные. Бросались мусорными ведрами и книгами. Нужными и ненужными предметами. Однажды в Антона запустили старым телевизором. Десять минут назад тихий и спокойный двор превращался в кипящее жерло вулкана. Из подъездов выбегали разъяренные мужчины в семейных ситцевых трусах и с дубинами. Мчались во все стороны растревоженные кошки и собаки. Орали дети, крякали автосигнализации. Фиалка хватал Запеканкина. Они мчались прочь, петляя как зайцы, сбивая погоню со следа. Они забивались в глухой переулок и возбужденный Фиалка, обхватив Петра, прерывисто шептал.
— Видел, Запекан? Слышал? Все как один. Понимаешь ты. Вместе!
После этого они обычно выбирались из спальных районов. Коротко перекуривали на низкой скамейке под дряхлыми развалинами парковых вязов, бродили у неясных очертаний иезуитского костела в сиротском сереньком платье. Они видели, как месяц причаливает к кружевному костельному кресту. Шли через городской сквер со знаменитым фонтаном. По чьей-то прихоти, его, бывало, включали зимой, и на его острие вырастала ледяная лавровая ветвь. Обходили справа каменную кифару, поднимались на гору, становились на самый край обрыва и парили над живым серебром реки, спускались на набережную, склонялись над водой, и биение их сердец сливалось с ритмичной пульсацией реки. Но в этот раз все вышло иначе. Растревожив двор, нечаянно ставший заложником научных изысканий Фиалки, они побежали к «Золотому теленку» заведению приличному и мордатому. За ними гналась патрульная машина, подкалывая их в спины кинжалами фар. Они могли скрыться. Не было ничего сложного. Повернуть направо и нырнуть в пятиэтажные лабиринты бульвара. Запеканкин так и сделал бы. Но с ним был Фиалка. Не мог Фиалка бежать. Не мог. Остаток ночи они провели в обществе трех образованных клошаров с пьяного угла, привольной развалистой забегаловки у ДК Химиков. Давно немытых и оборванных, но трезвых и с газетами в руках. Был спящий дебошир. Он лежал рядом с лавкой. Время пролетело незаметно. Антон затеял дискуссию с клошарами о вреде постоянного жилища. Сошлись на том, что крыша не имеет права довлеть над личностью. Когда Антону надоело сидеть, он начал ломиться в запертые двери, требуя у измученных дежурством милиционеров все подряд, то, что приходило в голову, от адвоката до арахисовой канапки с шоколадно-карамельным муссом. Когда Фиалку и Запеканкина призвал к себе Чулюкин, были счастливы клошары и милиционеры. Была счастлива, не осознавая этого, неподъемная персона у лавки. Антон прекратил в запале топтаться по ее ни в чем не повинному мятому костюму. Антон удалось объединить необъединимое. Две стороны Луны увидели друг друга. Охотники обнялись с дичью.
