То что ты уходишь от меня.
Виктор Елисеевич рассказывал, а Николай с удивлением смотрел на шефа и не узнавал его. Таким он видел его впервые.
- А потом знаешь, ещё такую купил, там Трошин поёт:
Ты живёшь за тридевять земель,
И не вспоминаешь обо мне.
'' Чего это он? Уж не влюбился? Не иначе, - осенило вдруг Николая. - А как быть с нравственностью?''
Николай вспомнил, как Виктор Елисеевич пару лет назад вот в этом самом салоне отчитал его за бурный роман с секретаршей Людочкой. ''Две семьи разрушаешь, ты хоть понимаешь это? - строго спросил тогда шеф. - Она баба смазливая, чего говорить, но ведь у бабы - волос длинный - ум короткий. А ты мужик, а мужик - начало всех начал в любой семье, потому нравственность мужская должна быть превыше всего. О Лёньке своём подумай? Разбежитесь с Ленкой и сын сирота. При живом отце и сын - сирота? Об этом думай, когда, впредь, ширинку будешь расстёгивать.''
''Вот ведь как получается, Виктор Елисеевич. Другим-то ты указчик, а у самого тоже сын растёт. Так, где же ты пассию себе присмотрел? В ''Северном''? Вряд ли, на кого он там мог позариться, ну не на эту же новенькую, короткостриженую да прыщавую? Скорее всего в ''Ромашке, точно в ''Ромашке''.''! Прав он был, ой как прав, когда говорил, что мне учиться надо. Только не в автодорожный пойду, Виктор Елисеевич, а в юридический, на следователя.''
Из ворот детского садика вышла женщина в зелёном болоньевом плаще и, приостановившись, принялась возиться с цветным японским зонтиком.
Николай не успел рассмотреть её лица, потому что оно быстро скрылось под зонтиком. ''Ножки ничего, с Томкиными ''тумбами'' не сравнить. Ай, да Виктор Елисеевич! На тонконогих потянуло? Ишь, шею вытянул, того и гляди в стекло влипнет. Ай да борец за нравственность! А я и уши развесил, ''На тебе сошёлся клином белый свет''. И Трошина приплёл.''
- Трогай, - скомандовал шеф, обрывая его мысли, - дистанцию держи. Слушай, ты домой доберёшься отсюда? Тебе тут рядом.
- Доберусь, не сахарный, не растаю.
- Не обижайся, так надо. Стоп! Ключи от машины , - директор протянул сложенную лодочкой ладонь. - И смотри, никому - ни-ни!
- Понятное дело, Виктор Елисеевич.
- Да ни черта тебе ничего не понятно!
. . . . .
Виктор привёз Машу на смотрины матери сразу после окончания сельхоз техникума. Он уже пожалел о том, что попутную ''полуторку'' остановил напротив въезда в МТС, надо было проехать по грейдеру ещё вниз и она довезла бы их почти к дому. Вечерело. Утомлённый за день огненный шар солнца закатывался за горизонт и причудливо вытянутые тени от хат и деревьев уже готовились к погружению в сумерки, что незаметно подкрадывались к селу с востока. Виктор выпрыгнул из кузова, подхватил чемодан и, открыв дверь кабины, протянул Маше руку, помогая сойти. Они пошли вниз по грейдеру. Сзади, чуточку сбоку, по параллельно идущей грейдеру дороге, устало брело стадо сельских коров, возвращавшееся с череды. Начинающий свежеть ветерок, приятно обдавал холодком спины, щекотал ноздри ароматом парного молока, что весомыми каплями ниспадали с сосков переполненных коровьих вымен, в дорожную пыль. Они шли, держа друг дружку за руки, и теперь невольно оказались в центре внимания деревенских баб и старух, что вперемешку с детворой щедро высыпали подле своих дворов, встречать Маек и Пеструх.
