Многие его ровесники, те, кому учёба особо не давалась, недоучившись, бросали школу, шли работать в колхоз, становились трактористами, комбайнерами, счастливчики, подучившись на курсах шоферов, садились за баранки автомобилей, а Дударик особо никогда не отличавшийся прилежанием к учёбе, но настоянию матери, с горем пополам всё-таки одолел семилетку, подучился на зимних курсах бухгалтеров-счетоводов в недалёкой от э...Нска станице Воровско-лесской, в простонародии - Воросколеске и после их окончания определился колхозным учётчиком в полеводческую бригаду. Сельчане отнеслись к такому выбору Дударика с должным пониманием: ''С его-то здоровьем и на тракторе пахать? Нехай луч-че в бригаде сидить штвны протирае, и на счётах клацаить! Кому-то ж и там робыть надо!'' На действительную его не призвали: в добавок к хилости, да болезности, призывная комиссия обнаружила плоскостопие. Через год-два, стала подгребать в свои ряды Красная Армия его погодков, здоровых и крепких сельских ребят, а ещё через год началась война, так та, вообще, подгребла всех мужиков призывного возраста подчистую и бабы с девками, заменившие мужей, отцов и братьев, подхватили и потянули колхозную лямку с её нескончаемым каждодневным трудом от зари до зари. Всеобщая беда чёрной тенью накрыла некогда цветущее село, затмила свет в окошках хат тревожной непредсказуемостью, кроме разве что одной: Мотька продолжала работать почтальоншей, только, ой как полегчала её потёртая кирзовая сумка и теперь сельчане с тревогой и страхом ждали её появления на улице : хорошо если долгожданный ''треугольничек'' от ''нашего'' несёт, а не дай-то Бог - похоронку. Дударик же , за отсутствием лучшей кандидатуры, был поставлен бригадиром полеводческой бригады. И сразу, в один день, из ''рябого Дударика'' превратился в Серафима Ивановича. Попробуй теперь старой погонялкой окликнуть, сразу в немилость попадёшь - на самую пыльную и тяжёлую работу поставит, хотя где она в колхозе лёгкая, да не пыльная. А когда к нему с уважением, да, - Серафим Иваныч! да с улыбочкой, глядишь, он, вроде, как и не замечает, что украдкой во внутренний, потайной карман платья жидкую горсть пшенички или проса перед тем, как домой бежать, сыпанёшь.
Вот так из откровенного замухрышки превратился Дударик пусть не в первого, но и не последнего на селе парня. Если раньше сельские девчата на шумных, да голосистых ночных гульбищах смотрели на него свысока, не скрывая, презрительных усмешек, то теперь от греха подальше оббегали десятой дорогой, издали завидев появление новоиспечённого бригадира в проулке. Самые бедовые из молодых вдов, которых становилось всё больше и больше, скорее не по доброй воле, а от безысходности, нет-нет, да и уступали настойчивым ухаживаниям Серафима Иваныча, чтобы потом, краснея переглядываться да перешёптываться и прыскать в ладошки, провожая откровенно-насмешливыми взглядами, удаляющуюся нескладную, полусогнутую , кривоногую фигуру незадачливого ухажёра. Тайную завесу этой издёвки приоткрыла как-то при случае любопытствующим бабам разбитная вдова бывшего эмтээсовского кузнеца Зинаида Кирина, крепко сбитая женщина с широким и грубым, будто топором вырубленным лицом - ''Гром-баба'', как называли её на селе. ''Никакой, токо и того, шо штаны таскаить! - заявила она. - Мой Василий Иваныч, царствие ему небесное, бывалочи, как четверть самогонки опорожнит, хучь из хаты беги, бо опосля ''энтого дела'' неделю на мягком месте сидеть не могла, рази шо на половинках, та и то, попеременно! А этот полстакана, морду скривив, выцыдил, будто я ему дерьма налила, а дальше иш-шо срамней: мало што на подъём чижолый - а токо пристроился - сразу и запыхтел, як паровоз, потому как, спёкся! Скорострел, одним словом!''
