Он попятился из очереди, раскинул руки, задрал лоснящееся, круглое лицо, зажмурился.
— Тут все двери аэропорта разом распахиваются, и выходим все МЫ! С букетами! С корреспондентами! С кинокамерами! И девки с бубнами! И на украинском языке кричим: "Ласково просимо!" И как они все засияли!.. Как зааплодировали! "Гости дорогие, — говорим, — все-все у нас готово, все расписано. Сначала — в гостиницу, там вещи оставите. Потом — венок к памятнику Ленину. Это у нас быстро, совсем рядом, на той же площади, что и ресторан. А потом, конечно, — перекусить с дороги". Но и в ресторане у нас сюрприз припасен был. Стоят на столе две бутылки "Столичной" на всю толпу, какие-то помидорки нарезанные, лучок, чуть-чуть колбаски. Наш председатель поднимает тост, начинает речь говорить. Десять минут говорит, пятнадцать. Потом садится. Гости выпивают, но на лицах опять — уныние, испуг. Ковыряют помидорные ломтики, за колбаску начинают бороться. И тут снова!.. Двери распахиваются, и!.. Официантки одна за другой, блюдо за блюдом — поросята, куры, карпы, пироги с грибами, пироги с рисом. И водка, и коньяки, и вино! И так все засияли, так бросились обниматься и чокаться, так растрогались, а двое даже прослезились. Нет, что ни говорите: много вреда от евреев, а совсем без них тоже нельзя — как ни кинь.
Хотя в детстве мне не раз доводилось слышать "жида", я не думаю, чтобы обидчики так уж проницательно могли распознать во мне еврейские гены. Они просто слышали правильную русскую речь, и, как ни дико, именно это служило для них главным доказательством еврейства, которого не могли перевесить ни русское имя, ни русский нос картошкой, ни наличие русской родни.
Много лет спустя мы с большой компанией проводили лето в псковской деревне. Были среди нас и русские, и евреи, и полукровки, но крестьяне всех нас зачисляли в потомки Авраама. Почему? Ну как же: говорите гладко, не напиваетесь, не материтесь, друг другу помогаете, гостей кормите и поите без счета и устроены так хорошо, что можете все лето не работать. (Наше корябанье пером по бумаге и трещание на пишущих машинках они, конечно, за работу не считали.) Был во всей компании единственный человек, Яков Гордин, которого они признавали за русского; ибо по избытку сил, по доброте, по отзывчивости он большую часть свободного от писания времени тратил на безвозмездное вскапывание крестьянских огородов, на починку прохудившихся крыш, на пилку и колку дров. Даже могилы копал, когда помирал кто-то из стариков, у кого не было ни сынов, ни взрослых внуков. Однажды во время общего застолья жена "русского" созналась, что он-то как раз — самый чистокровный еврей.
