— А маму ты устроила в частную клинику, — кивнул он, понимая, куда уходит ее зарплата.
— Я как-то приехала ее навестить и увидела… — голос срывался. — Там с ними обращались хуже чем с дикими зверями. Я не могла ее там оставить, в тот же день забрала, пришлось задержаться, найти частное учреждение такого рода, оказалось дорого, но выбора у меня не было, да и время поджимало, надо было возвращаться в Москву, терять работу совсем уж было не к месту, — горько улыбнулась она.
— Твоя мама и сейчас там?
— Да, сейчас она счастлива, живет в мире прошлого, когда папа был с ней, ждет его с работы, а когда я приезжаю, думает, что я ее маленькая девочка.
Она почувствовала, как он подошел вплотную, положил подбородок на ее макушку.
— Прости, я не знал… я бы не начал…
Она повернулась и зажмурившись, сильно прижалась к его большому телу, пытаясь раствориться в нем, впитать его силу и энергию, ища в нем лекарство от боли, точившей ее несколько лет. Он не жалел, просто наполнял ее силой, давая ей смысл жить, а не выживать, дальше.
— Моя мать умерла, когда мне было тринадцать. Ее сбила машина, она умерла в больнице «от повреждений несовместимых с жизнью». Отец начал пить. Я тогда не понимал… только с возрастом начинаешь понимать родителей. Он детдомовский, и когда мама, девушка из приличной семьи пошла с ним на свидание, а потом и вышла замуж, для него это было как путевка в жизнь. Она была для него как солнце, как воздух, которым он дышал. Сейчас мне кажется, если бы нужно было свернуть гору для нее, он бы перелопатил эту гору до основания. Он никогда этого не говорил и не показывал. Я потом понял, спустя много лет. Мне бабушка рассказала. Не все, конечно. Многое я помнил, просто после разговора с бабушкой по другому посмотрел на все, что делал отец. Он был предан матери, наверное, только его преданность ей не дала ему найти того пьяного водителя и убить. А ведь он хотел, очень хотел! Эта злость, которую он не мог выпустить наружу, и избавиться от нее тоже не мог, она разрушала его изнутри. Он умер от рака, через восемь лет после матери.
— Слушай, а я тебя с бабулей познакомлю, — с преувеличенным энтузиазмом сказал он.
Она подняла на него зареванное лицо с красными влажными глазами и шмыгнув носом, улыбнулась:
— Да?
— О! Моя бабуля мировая женщина, для нее командовать фронтом — мелковато. Вот кто всех построит! У нее все по струночке ходят, — с любовью сказал он.
— Ладно, — согласилась она с тихой улыбкой. И, вытирая мокрые щеки руками и шмыгая носом, продолжила: — Ладно, слишком много воспоминаний для одного утра, — улыбнулась она шире, настраиваясь на хороший день. Как-то сразу стало легче от того, что высказала ему все свое наболевшее. От того, что он приоткрылся для нее. — Готов выходить? Я на минуту в ванную и выходим — да? — прозвучало нарочито бодро, но как-то же нужно было менять настроение, даже через силу.
