Стейне никогда не нравился Кеннет.
Но она уважала его. До сегодняшнего дня. Она узнала его слабое место, и уважение стало утекать сквозь эту брешь в броне. А пустующее пространство тут же начало заполняться нелогичной симпатией.
У Стей был план. Четкий. Она должна отвлечь Кена, должна очаровать его, чтобы выиграть время для Хелл и Бена. И ей нравился этот план. Слишком нравился.
— Наслаждаешься концертом, Старшая? — прошелестел ей на ухо Кен.
Стейна чудом не вздрогнула и мысленно отругала себя за несобранность.
— Концертом и победой моего клана, — подтвердила она невозмутимо, растягивая слова в Северной манере.
— Пытаешься унизить меня? Только время теряешь.
— Констатирую факт, Командир. Ты слишком зациклен на себе, чтобы принять нейтральность моего заявления.
— А ты разве не зациклена на мне, Стей? Признайся, ты всеми мыслями все еще в лесу, все еще корчишься в оргазме, все еще желаешь меня, — нашептывал Кеннет дьявольским соблазнительным голосом.
— Ради бога, Кеннет, — фыркнула Стейна. — Ты не сделал ничего выдающегося.
— Ради всех богов, Старшая, признай, что я хорош даже в простейшей ручной работе.
— Тебе так необходимо мое признание?
— Да.
— Зачем, интересно?
— Потому что, признав это, ты смиришь свою непомерную гордыню, и сама придешь ко мне в палатку.
Стейна тихо засмеялась.
— Забавно, дорогой. Самоуверенно и весело. В какие еще чудеса ты веришь? Дед Мороз? Жизнь после смерти? Питер — культурная столица?
— Давай ты не будешь трогать Питер.
— Это святое?
— Точно.
— Только ради тебя, милый. И только сегодня.
— Сойдет, — согласился Ястреб. — Моя палатка на южной границе лагеря. Оранжевая с черным.
Кен ушел, оставив ее в легком раздражении и остром предвкушении.
Стей покачивалась под песни питерской команды, ища глазами Хелл или Бена. Но их не было на пиру. Это был знак. Она должна была пойти к Кену. И это было плохо, потому что она хотела пойти к нему. «Должна» и «хочу» впервые совпали. Плохой знак. Интуиция редко ее обманывала. Но долг и желание были сильнее глупых предчувствий.
Стей проникла в палатку на южной границе питерского лагеря. Оранжевая с черным. В тусклом свете Старшая разглядела ленивую ухмылку на лице Кеннета. Места было достаточно, но он удерживал Стей на себе, не позволяя скатиться на матрас рядом.
— Ну давай, Стей, — проговорил он вместо приветствия. — Признай, что до боли хочешь меня поцеловать.
— И что мне за это будет?
— Я тебя поцелую.
— Мало. Еще.
— Позволю быть сверху.
