— Что?!
Я кричу так звонко, так истошно, что самому страшно. Ничего, пусть знает… У него ощерены крупные желтые зубы. Он часто глотает слюну… Ничего, пусть знает… Но я беру себя в руки. И усмехаюсь прямо в глаза ему. И вдруг мне становится жаль его. За окном — серый полдень. А Сутилову приходится всегда смотреть в это окно. На нем серый мятый костюм из дешевого коверкота. Лицо серое, скучное, как последний липовый лист. Он даже звона трамваев не слышит!
Калуга… И все-таки я усмехаюсь, потому что думаю, как теперь каждый входящий будет кричать на него и топать ногами. Ничего, пусть знает…
— Я могу только в городе работать, — говорю миролюбиво, — мне деревня противопоказана. В городе — это другое дело. А деревня мне противопоказана…
— Нет, — говорит он.
— Да, да, — говорю я, чтобы окончательно его подавить.
— Город не получится, — говорит он спокойно, словно ничего не произошло.
С ума сошел!.. Что он, не понимает ничего?.. Или разыгрывает?..
— Может, я сам могу выбирать себе место под солнцем?!
— Нет, — говорит он.
— Может быть, в вашем Шамордине и публичная библиотека имеется?..
— В Шамордине, — поправляет он.
— Значит, я должен плюнуть на аспирантуру ради ваших интересов?
— Нам учителя нужны.
— А мне какое дело?
— А мне какое дело? — говорит он.
Поле боя покрыто пороховым дымом. У маленького Наполеона все продумано. Его не страшат атаки моих легкомысленных гусар. Он и не такое видывал. Он держит меня своей широкой заскорузлой пятерней за горло. Я чувствую, как она жестка.
— Послушайте, — говорю я, — в ваши обязанности входит считаться с запросами людей?
— Да, — говорит он.
— Мне нужна городская школа… Город мне нужен…
— Нет, — говорит он.
В холодных глазах его — только опыт, много опыта и усталость. Он не хитрит. Он прост, как его кабинет, где — только стол, три стула и карта области на стене.
— Вы хотите, чтобы учитель работал с полной отдачей сил?
— Да, — говорит он.
— Радостно, без раздражения?
— Да, — говорит он.
— Так оставьте меня в городе!
— Нет, — говорит он.
— Я не могу ехать в деревню!.. Мне нельзя приказывать!.. Я литератор, а не солдат!.. Чего вы жмете?.. Не желаю в грязи утонуть!..
Он снова обнажает зубы. Может быть, это улыбка? Так улыбаются, когда хотят ударить, когда можно наконец ударить и не получить сдачи.
— Значит, деревня — это грязь? — спрашивает он шепотом. — Колхоз — это грязь?.. Мы двадцать лет создавали грязь?..
— Вы меня не так поняли, — говорю я шепотом.
— Значит, вы считаете, что наши колхозы — это грязь? — шепчет он.
