Когда они подошли ближе к шесту переговоров, так, что стали различимы костяные украшения на сбруе оленя, ярган натянул поводья и пнул пленника сапогом в спину.
Пленник неуклюже просеменил вперед, стараясь сохранить равновесие, упал, попытался подняться, но не смог. И тогда стало ясно, что за спиной у него связаны только пустые рукава кафтана. Рук не было. Ярган хрипло засмеялся, тряся жиденькой бороденкой. Половину его лица закрывал шлем-маска из черепа медведя, украшенного металлическими блямбами и совиными перьями.
Пленник наконец смог встать на колени и поднял вверх обезображенное лицо с отрезанным носом и выжженными на лбу корявыми знаками.
— Настоящие люди из рода Водяной Росомахи пришли к тебе, Мохнатая Шкура, — тусклым голосом сказал он. — У них есть предложение.
Шубин молчал, глядя на пленника.
— Ты отдаешь Настоящим людям спрятанную тобой девку. Отдаешь круглый камень, тот, что девке подарил ее отец. И отдаешь московского дьяка. Тогда Настоящие люди уходят и забывают о тебе и тех, кто живет с тобой.
Ярган дернул за веревку, пролаял что-то и осклабился.
— Вместо девки, — перевел пленник, — Настоящие люди готовы отдать тебе другую, помоложе. У нее нет ног, поэтому она не сбежит. И нет языка, поэтому она не будет докучать тебе своей болтовней. И нет рук, чтобы сопротивляться. Очень ценная замена.
По изрезанным щекам пленника бежали слезы.
— Если не согласишься, тогда и ты, и все, кто рядом с тобой, не доживут до сегодняшнего вечера. Ответ нужен сейчас.
Краем уха Макарин услышал чей-то всхлип и тут же тишину разорвал грохот выстрела.
Шубин сжимал трясущимися руками дымящийся самопал. На груди пленника растекалось кровавое пятно. Пленник беззвучно повалился на землю.
— Что ты творишь, Шубин! — опешил Макарин.
Ярган заревел, бросил веревку, схватил переговорный шест и сломал его о колено. Олений череп грянулся оземь и раскололся. Ярган вытащил из ножен видавший виды палаш, потряс им, проорал что-то воинственное. Потом повернул оленя и пустил его трусцой обратно в лес.
— Стреляй, Шубин, — прошипел Макарин. — Уйдет же.
— Нельзя, — глухо сказал тот, продолжая сжимать самопал. — Его — нельзя. Он переговорщик. Против меня вся тайга встанет, если я переговорщика кончу.
— А нашего значит можно?!
— А нашего можно. Он толмач, чужой. Раб. Вещь по их законам. Вобще не человек. Его можно… Ивашка это, дьяк. Иван Мелин, подельник мой. Мы с ним со времен царя Федора все дела вместе начинали. Ярганы его весной захватили. Вместе с дочкой. Теперь отмучился. А дочка его, стало быть, еще нет.
