В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями] | страница 96

Бородин смущенно улыбается мясистыми, тяжелыми губами.

— Не помню… Давно читал, товарищ полковник.

— Врешь. Вообще не читал. После меня возьмешь. Авось к Новому году кончу. А потом экзамен устрою. Как по уставу… Многому у этого Мартина учиться надо… Упорный, настойчивый был.

Захлопнув шумно книгу, переводит глаза на меня. Соображает что-то, собрав морщины на переносице.

— Артподготовку давать не будем. Как стемнеет, пустишь разведку. У вас как будто ничего ребята. — Слегка поворачивает голову в сторону майора.

— Боевые, товарищ полковник.

— Ну, так вот. Пустите разведку, как только стемнеет. Затем… Луна когда встает?

— В начале первого.

— В начале первого. Хорошо. В половине одиннадцатого пустим «кукурузников». Чуйков обещал мне, если надо. В одиннадцать начнешь атаку. Понятно?

— Понятно. — Тон у меня не очень уверенный.

— Никаких «ура». Без единого шороха. На брюхе все. Как пластуны. Только неожиданностью взять сможешь. Ты понимаешь меня? Можешь водки дать — грамм по 100—150… Матросы есть еще?

— Есть. Человек десять.

— Ну, тогда возьмешь.

И тонкие, бесцветные губы его опять как будто улыбаются.

Я совсем не могу понять, как я с тридцатью шестью, — нет, даже не с тридцатью шестью, а максимум с двадцатью бойцами, — смогу атаковать высоту, защищенную тремя основными, не считая вспомогательных, пулеметами и, наверное, еще заминированную. Я не говорю уже о том, что захватить — это еще полдела. Надо закрепить.

Но я стою — руки по швам — и молчу. Лучше провалиться сквозь землю, чем…

— Человек с десяток подкинешь ему с берега, Бородин, — всяких там портных, сапожников и других лодырей. Пускай привыкают. А потом вернешь…

Майор молча кивает своей большой головой, посасывая хрипящую и хлюпающую трубку. Полковник постукивает костяшками пальцев по столу. Смотрит на часы — непомерно большие на тонкой, сухой руке. На них четверть третьего. Встает резким, коротким движением.

— Ну, комбат… — и протягивает руку. — Керженцев, кажется, твоя фамилия?

— Керженцев.

Рука у него горячая и сухая.

В дверях поворачивается:

— А этого… как его… что утопился под конец, никому не давай… Если сам не принесешь, к тебе на сопку за ним приду.

Майор выходит вслед за ним. Слегка треплет меня по плечу.

— Крутой у нас комдив. Но умница, сукин сын… — И сам улыбается не совсем удачному выражению. — Зайдешь утром ко мне — помозгуем.

Возвращаются саперы. Вволакивают что-то внутрь — тяжелое и неуклюжее. Гаркуша вытирает лоб, тяжело дыша.