В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями] | страница 32

— Зайдите к нам — мама чай приготовит.

— С удовольствием, мы так отвыкли от всего этого.

Сидя в гостиной на бархатных диванах с гнутыми ножками, мы все боимся, что они затрещат под нами — такие они хрупкие и изящные и такие грубые и неловкие мы. На стене беклиновский «Остров мертвых». Рояль с бюстиком Бетховена. Люся играет «Кампанеллу» Листа.

Две толстые свечи медленно оплывают в подсвечниках. Диван мягкий, удобный, с покатой спинкой. Я подкладываю под спину расшитую бисером подушку, вытягиваю ноги.

У Люси аккуратно подстриженный затылок. Пальцы ее быстро бегают по клавишам — вероятно, в техникуме она за эту быстроту всегда пятерки имела. Я слушаю «Кампанеллу», смотрю на Беклина, на гипсового Бетховена, на вереницу уральских слонов на буфете… Но почему-то все это кажется чужим, далеким, точно затянутым туманом.

Сколько раз мечтал я на фронте о таких минутах — вокруг тишина, никто не стреляет, и сидишь ты на диване и слушаешь музыку, а рядом — хорошенькая девушка. И вот я, действительно, сижу на диване и слушаю музыку… И почему-то мне неприятно. Почему? Не знаю. Знаю только, что с того момента, как мы ушли с Оскола, нет — позже, после сараев, — у меня все время на душе какой-то противный осадок. Ведь я не дезертир, не трус, не ханжа, а вот ощущение такое, будто я и то, и другое, и третье.

Несколько дней назад, где-то около Карповки, кажется, сидели мы с Игорем на обочине и курили. Валега и Седых готовили ужин на костре. Мимо проходила артиллерийская часть — новенькая, идущая на фронт. Молодые, веселые бойцы, с медными от загара лицами, тряслись по пыльной дороге на передках, смеясь и перебрасываясь шутками. И кто-то из них, не то сержант, не то боец, весело окликнул звонким, как у запевалы, голосом:

— Здорово окопались, господа военные! Ни пуля, ни мина не достанет…

И все захохотали вокруг него, а он, батарейный заводила, повидимому, добавил:

— Самоварчик бы еще да вареньица…

И опять хохот…

Я понимаю, что ни он, ни смеявшиеся бойцы не хотели нас обидеть, но что и говорить — особого удовольствия эта шутка нам не доставила. Валега даже выругался и сказал: «Посмотрим, что вы недельки через две запоете…»

Самое страшное на войне не снаряды, не бомбы, ко всему этому можно привыкнуть, самое страшное — это бездеятельность, неопределенность, отсутствие непосредственной цели. Куда страшнее сидеть в щели в открытом поле под бомбежкой, чем итти в атаку. А в щели шансов на смерть гораздо меньше, нежели в атаке. Но в атаке — цель, задача, а в щели только бомбы считаешь: попадет или не попадет…