Борьба гуманизма и варварства | страница 14



Пруссачество и Фашизм

1. Пруссия и Германия

Потсдам и Веймар: в международной публицистике давно уже стало ходячим это противопоставление бездушной, ретроградной милитаризации всей германской народной жизни — и высшей точки расцвета немецкой культуры. Этот контраст порожден своеобразием исторической судьбы Германии: особенности и противоречия в мировоззрении классического периода подъема немецкого духа, Гете и Шиллера, Фихте и Гегеля в такой же мере связаны с национальной раздробленностью, экономической и социальной отсталостью Германии, как и прусская военная монархия.

Специфические особенности Пруссии, со времени ее усиления и превращения в военную державу, в значи­тельной мере определяют ход развития германской исто­рии. Эти особенности состоят в следующем. Пруссия, чтобы иметь возможность соперничать с другими воен­ными державами XVII—XVIII столетий, должна была в значительно большей степени, чем позволяли ее эконо­мические возможности, сосредоточивать силы на созда­нии армии, боеспособной в любой момент. Безусловное подчинение всех «частных интересов» военному завоева­тельному принципу получило в Пруссии самое яркое историческое воплощение. Бездушная жестокость наемных войск, их бесчеловечность, палочная дисциплина нигде не были развиты в такой мере, как здесь.

С другой стороны, вследствие экономической и со­циальной отсталости Пруссии в ней при абсолютизме, не могло возникнуть такое равновесие между аристократией и буржуазией, какое было, например, во Франции. Фео­дальная самостоятельность прусского дворянства была, правда, втиснута в рамки милитаризма, но прусское юнкерство все-таки оставалось бесспорно господствующим классом страны. Его взаимоотношения с монархией определялись формулой:

«Пусть король наш властно управляет,
Если нашу волю выполняет».

Понятно, что Пруссия реагировала враждебно - тем враждебнее, чем сильнее она становилась, — на всякую серьезную постановку национального вопроса. Ее военная мощь не выражала стремления к политическому объ­единению нации: наоборот, они была одним из сильней­ших препятствий к объединению немецкого народа.

Стремление к единству Германии было одним из важных моментов большого культурного подъема со второй половины XVIII столетия. И не случайно, что прусское королевство относилось к этому философскому и литературному движению в лучшем случае безразлично, а часто и просто враждебно. Немецкие гуманисты-классики, со своей стороны, смотрели на Пруссию, как на центральную враждебную силу , противостоящую национальным культурным устремлениям. Клопшток и Лессинг категорически отрицали так называемую «культуру» при дворе Фридриха II, и даже дипломатически вежливый в таких вопросах Гете делал иронические намеки на хищные когти прусского орла. И когда старая Пруссия во время битвы под Иеной самым жалким образом рухнула под ударами наследника французской революции, Наполеона, - молодой Гегель торжествовал. Вместе с ним радовались этому крушению лучшая часть немецкой интеллигенции: не случайно и не без основания. Сто лет спустя, подводя итоги, Франц Меринг остроумно сказал, что битва под Иеной была немецким взятием Бастилии.