— Войду в тебя тихо, войду в тебя нежно, до самого дна, — пообещал ему поэт.
— Кэп, я могу говорить начистоту? — спросил Тииз, приподнимая руку с коммутатором.
— А что ты до этого делал?
— Значит, могу. Смотри, ты лез к цветочной девке…
— Сколько раз это будут еще повторять? — с тоской проговорила я, Мирх бросил на меня быстрый взгляд, но ничего не сказал и не велел заместителю заткнуться.
— Вся станция ржала. Было и прошло. Сейчас шутка уже не кажется смешной. Чтобы они не говорили, тебе, кэп, по кратеру. Это как прививка, и теперь у тебя иммунитет, — он вздохнул вместе с террористом, тот читал, что-то совсем печальное, — Но при всей своей сумасшедшей влюбленности, ты продолжал жить. Ты каждое утро приходил в центр управления, пусть и корчил особо печальную рожу. Работал, отслеживал нарушителей, карманников. Ты был вменяем, и не позволял никому нарезать фестончики. Так объясните мне, почему эти, — он дернул головой, — ведут себя, как пациенты госпиталя Лунных колец?
— Тогда, — ответила я, становясь рядом с Мирхом, — Кэп хапнул разовую дозу, сунув нос в контейнер. Эти же… Думаю, цветок продолжает выбрасывать пыльцу, система разносит ее по кораблю. Доза увеличивается с каждой минутой, и любовь переходит в одержимость.
— Интоксикация с летальным исходом возможна? — быстро уточнил Мирх.
— Нет, скоро одержимость достигнет максимума и пойдет на спад, организм начнет вырабатывать антитела. Никаких последствий для организма, — я подумала и добавила, — Физиологических.
— Сжечь чертов цветок, — еще больше уверился в своем решении Тииз.
— Не топчите поникшие лепестки… — застенчиво попросил поэт.
Кэп кивнул, Тииз поднес комм к сенсору. Двери открылись. Мы, наконец, вошли в рубку и увидели стихоплета, державшего в страхе Коробочку целых десять минут. Желание пристрелить его усилилось.
Теранс Вист плакал, сидел на полу в одних форменных брюках, демонстрируя всем голую узкую грудь, и размазывал слезы по лицу.
— Я не могу подобрать рифму к ее глазам, — с надрывом пожаловался он Мирху, как влюбленный влюбленному, — К ее прекрасным глазам! Других таких не достать!
— Да, я и пытаться не буду, — дал ему слово наш капитан, опуская оружие, террористов на борту не было, а если бы и были, думаю, тоже ушли заниматься любимым делом.
За исключением малолетнего поэта, рубка была пуста, пластиковый пол был усеян обрывками весьма и весьма редкой бумаги. Видимо, дорогие сердцу строчки нельзя было доверить памяти машины. Парень страдальчески закрыл глаза, свои слова закончились, и он процитировал:
