Путаясь в оценках идеологических явлений эпохи французской революции, Цвейг рассматривает якобинцев как ранних пролетарских революционеров и доходит до крайней ступени социологической наивности, усматривая в некоторых документах, сочиненных прожженным демагогом Фуше, проявления элементов коммунистической идеологии.
Эти значительные ошибки Цвейга - следствие либеральной природы его мировоззрения, - уменьшая историческую ценность книги, не влияли, однако, на ее памфлетную сторону, обращенную к современности.
Основную черту характера Фуше - принципиальную беспринципность - Цвейг считает типичной для всех буржуазных политиков прошлого и настоящего. Он изображает Фуше истинным сыном буржуазии: пробираясь к власти в дни революции, он развернул свои незаурядные способности интригана и предателя после термидора, покончившего с героическими революционными иллюзиями в тот период истории, когда настал "час наследников-авантюристов и любителей наживы, двурушников, спекулянтов, генералов и денежных мешков - час нового сословия". Самая сущность буржуазного общества делает возможным появление личностей, подобных Фуше. Образ Фуше, выписанный Цвейгом с блеском и ненавистью, свидетельствовал, что писатель решительно отгораживал себя от идеологической и политической традиции, которая может быть названа термидорианской. С этой традицией Цвейг объединял современных ему буржуазных политиков, верных лакеев международной реакции.
Отгораживает себя Цвейг и от якобинской традиции, которую подхватывали и развивали левые прогрессивно-демократические силы. Цвейг не опускался до пошлости буржуазных историков, клеветавших на Марата и Робеспьера; он признает величие этих людей, но их методы борьбы для него неприемлемы. В другой книге, биографии Марии-Антуанетты, опубликованной уже в 1932 году, он признал единственно плодотворной общедемократическую традицию революции, выраженную в лозунге: свобода, равенство и братство. Чувствуя упадок буржуазного демократизма, Цвейг мечтает о его возрождении, так как связан с ним всем своим существом. Не сознавая бедности этого идеала и считая его основой прогресса, он тем самым ставит узкие пределы действенности собственного гуманизма. Его созерцательный характер, не изменившийся после всех социальных потрясений, увиденных и пережитых Цвейгом, нагляднее всего раскрывается в чисто художественных произведениях зрелой поры творчества писателя.
Взор Цвейга-художника был достаточно зорок. Для него не закрыты социальные контрасты буржуазного общества: мещанское благополучие сытой жизни имущих и обездоленность масс. Он видит растлевающее влияние на человека общественного эгоизма, разъедающего людей и ломающего их судьбы. Проблема "разобществленности" человека, - так называл М.Горький это явление, - затронутая Цвейгом еще в ранней новеллистике, в послевоенные годы занимает центральное место в его творчестве.
