— Хреново, — отвечает она мягко.
— Ага, очень. Я сожалею о многом. Отец мне этого не простил, и с годами стало еще хуже. А теперь я — сирота, как и ты, но отличие в том, что я сижу и думаю, любили ли они меня, когда встретили смерть. Я был плохим сыном, хотя это не оправдание.
Финли встает и обнимает меня за шею.
— Они тебя любили, — шепчет она.
— Ты не можешь этого знать.
Мне хотелось бы, чтобы Финли была права. Хотелось бы чувствовать себя не так хреново, как обычно. И хотя бы перестать повторять себе о том, что лучше бы умер я.
— Но я знаю, — говорит она снова. Потом берет меня за руку и ведет к стене над камином. — Видишь эти фотографии?
— Да, и что?
— Они все твои. Твой папа хотел видеть их ежедневно. Вот почему он повесил их здесь. Если смерть родителей чему-то меня и научила, так это тому, что не имеет значения, насколько облажался ребенок, — его все равно будут любить. Несмотря ни на что. Когда я сказала папе, что не приеду на Рождество, он ответил, что все равно меня любит. И я знаю, что разбила ему сердце, но они все равно приехали навестить меня и провести праздник вместе. Думаю, даже если бы отец один погиб в ту ночь, он все равно не перестал бы меня любить. Так я говорю себе, и верю в это.
— Мне нравится такая мысль, — говорю я.
В словах Финли есть здравое зерно, так что, возможно, на этот раз у меня получится убедить себя в этом и снять часть вины, лежащей на моих плечах. Долгое время я пытался сделать это, однако ничего не получалось. В этот момент ощущения такие же сильные, как и после смерти мамы.
— Кажется, Рождество для нас обоих не очень счастливый день.
— Не уверен насчет этого. Думаю, ты можешь изменить расклад, — отвечаю я.
Я почти ничего о ней не знаю. И все же чувствую, что у нас много общего. Такие, как мы, обычно ходят на встречи с группами психологической помощи, а потом становятся друзьями на всю жизнь, потому что нечто общее объединяет их.
— Думаю, расклад уже изменился, — говорит Финли, глядя мне в глаза. — Я тебя совсем не знаю. Не знаю, какое у тебя хобби или любимый цвет. Даже твоя фамилия мне не известна. Но по какой-то странной причине, сейчас это неважно.
От ее слов становится теплее, хотя она опять начинает дрожать. Даже губы синеют... Боже, как же здесь холодно. Я подхожу к стене, смотрю на термостат и вижу на отметке всего четыре градуса тепла, а снаружи минус семь.
— Эй, тебе не кажется, что здесь немного холодно?
— Да. Я замерзла, — говорит она, продолжая дрожать.
