Составляя свою карту, Табберт распустил ремезовскую книгу на листы, а теперь сшил обратно в изначальном порядке и подклеил. Тщательно завернув фолиант в холстину, Табберт явился в мастерскую Ремезовых.
Горницу освещали лучины. Семён Ульяныч сидел за столом и читал. Леонтий дресвой очищал какой-то пергамент для вторичного использования. Табберт вытер ноги о тряпку, положил свёрток на лавку, повесил на гвоздь епанчу и треуголку, прошёл к столу и присел возле Ремезова.
– Я сказку Михайлы Стадухина в Приказной избе откопал, – сказал Семён Ульяныч. – Тут про Яну, Колыму и Анадырь. Что-то Михайла сам видел, что-то от анаулов узнал. Думаю, может чертёж Чукотки поновить – от Лены до Необходимого носа? Хочешь, Филипа, вместе сверять будем?
– Пока есть другой дел, – возразил Табберт. – Говорить желание.
– Ну, говори, – согласился Ремезов.
– Я видеть пожар раскольчик, – Табберт посмотрел на Леонтия. – Леон там быть, Симон-сын. Это большой… – Табберт смешался, не находя слова, раскинул руки и потряс ими, – эйндрюк! Трясти мой душа! Европа не знать ваша страна. Россия – вундерланд! Я хотеть писать книга Россия!
– Ты мне уже раз сто об этом дрюке талдычил, – хмыкнул Ремезов. – Добро! Пиши, ежели ума хватит.
– Нужен твой помощчь. Ты колодец знания.
– Помогу, чего уж там, – Семён Ульяныч был польщён.
Табберт встал, одёрнул камзол и поправил пышный бант на груди.
– Симон, я хочу быть честным тебе, – торжественно произнёс он. – Нельзя быть дружба, когда тайна. Я сделал грех. Я прошу твой прощений.
Табберт уже заметил, что русские не любят каяться, но любят прощать кающихся. Причины этого очевидны. Когда у государства нет интереса к справедливости суда, а у виноватого нет денег для возмещения убытка пострадавшему, простить кающегося – единственный способ показать своё превосходство. А русские весьма ревнивы к вопросу превосходства.
– Что за грех? – насторожился Семён Ульяныч.
Табберт сходил за свёртком, торжественно освободил фолиант от холстины и с поклоном водрузил его на стол перед Ремезовым, как подарок.
– Книгу взять я, – кратко сообщил он.
– Святы господи!.. – у Семёна Ульяныча от волнения задрожала борода. – А ведь я её уже оплакал!
Он раскрыл книгу, перекинул несколько листов, потом поднялся на ноги, повернулся к киоту и широко перекрестился. Леонтий привстал, чтобы увидеть, какую книгу отдаёт Табберт. Лицо у Леонтия стало отчуждённым.
– А как ты её взял, господин капитан? – негромко спросил он.
