Вскоре пришёл доктор, крепкий сорокалетний человек, с грубоватыми манерами, но доброй душой.
— Это ещё что за капризы, сержант? — едва переступив порог, воскликнул он. — Почему вы отказались от госпиталя?
— Я вам объясню… Но сначала выгоните ту наглую рожу, что выглядывает из-за вашего плеча, и закройте дверь…
Проныра, стоявший позади доктора, смущённо вышел и прикрыл за собой дверь.
— Ну-ка, ну-ка, молодой человек, расскажите, зачем вся эта таинственность… — сказал доктор, приближаясь. — Если у вас не окажется веской причины, клянусь грудями моей кормилицы, вам придётся лечить себя самому.
— Прежде, чем я открою мою тайну, поклянитесь, что никому не скажете ни слова… Особенно, капитану…
— Хм… — задумчиво почесал затылок доктор. — Надеюсь, это не связано с заговором или государственными делами?
— Нет… Это только мой личный секрет…
— Ну, ладно, клянусь… Говорите.
— Анис, раздень меня…
Рабыня привычно и ловко начала расстёгивать пуговицы, застежки и шнуровки форменного костюма. Сначала она стянула с госпожи брюки, затем осторожно сняла куртку и стащила остатки изрезанной рубашки и безрукавки. Увидев истерзанное тело хозяйки, она беззвучно зарыдала. Ясса, чуть не потерявшая сознание от боли, тяжело дышала, приходя в себя. Увидев истерзанное, исполосованное, обезображенное ожогами, покрытое синяками и кровоподтёками, исколотое и избитое тело, доктор только сокрушённо покачал головой. Но больше всего его поразило, что перед ним лежала женщина.
— Сержант… Э-э… Или кто вы, мадам…
— Ясса ди Варис, доктор. Я виолка.
— М-да… Значит, это и есть ваша тайна…
— Да… Я слышала, что капитан ди Юст не одобряет женскую самостоятельность…
— Что да, то да… Ладно, об этом поговорим позже, а сейчас я должен вас вылечить, мадам…
— Называйте меня сержантом, чтобы не запутаться и случайно не проговориться…
— Да, думаю, так будет лучше.
— И помните, доктор, вы поклялись молчать…
— Я нем, как рыба, — заверил девушку эскулап.
Запеленатая, как младенец, в пропитанные мазями простыни, Ясса неподвижно лежала в кровати, а верная Анис заботливо ухаживала за ней. Доктор старался изо всех сил, чтобы облегчить её муки, но девушке с каждым днём становилось всё хуже. Раны воспалились, начался жар, который перешёл в бред. Ясса металась на мокрых от пота простынях, что-то неразборчиво бормоча на трёх языках, никого не узнавая и не реагируя на манипуляции обеспокоенного лекаря. Иногда она беззвучно замирала, уставившись в одну точку, судорожно и хрипло дыша, словно умирающая, и тогда обеспокоенная Анис бежала в госпиталь за доктором, и, мыча и нервно жестикулируя, тащила его к госпоже.
