Случилось это в тринадцатом году, на масленицу, нежданно-негаданно для Юшкиной семьи. Как-то Захар Ревякин зашел расплатиться за подмогу Маша несколько дней стряпала и доила вместо больной Терентьевны.
Высыпав медяки в Юшкину растопыренную, как грабли, руку, Захар, к несказанному удивлению Авдотьи, перекрестился и присел на лавку. Вынул кожаный кисет и, посмотрев на Машу, потчующую ребятишек блинами, кашлянул.
Авдотья, разомлевшая у печки, так и замерла с чапельником в руках, почуяло сердце недоброе. Никогда Захар не задерживался у них. Постоит, потопчется в дверях - и здоровы были! А то ведь сел, крутит цигарку.
- Закури, Юхим, крепенького.
- Да ты что, не знаешь? Я не курю!
- За канпанию...
- Какая же я тебе канпания? Я батрачу - чужой хлеб трачу, а у тя хлеба ларь, ты сам се царь. На своих-то хлебах, знамо, курить можно, а тут хошь - кури, хошь - ревом реви... Работы - до субботы, а еды - до середы.
Захар улыбнулся одними глазами.
- А ты курить зачни, може, и ларь заимеешь...
Авдотья кинулась к печи - блин сгорел! Позвала Машу:
- Попеки, дочка, я гостя угощу. А вы, цыплята, кши на полати! Уж ты, Захарушка, прости, что сразу к столу не позвала. Думала, погребуешь... Садись, гостем будешь.
- Вина поставишь - хозяином почту, - добавил Юшка.
Захар не заставил себя уговаривать - выставил бутылку и, еще раз перекрестившись, сел за стол против Юшки. Тот радостно крякнул:
- Как по заказу, язви тя корень... Штой-то, Лексеич, ты раздобрился, а? Не с хомутом ли на мою шею?
Захар поскреб пальцами в курчавой бороде:
- Не бойсь, Юхим, я сам от тебя не далеко ушел. Слава богу, что не батрачу. - Он тяжело вздохнул, оглянулся на Машу и налил из бутылки в кружку: - Пей, потом я.
Ефим поднял кружку, смешно подергал реденькими белесыми бровями вверх-вниз:
- Добывается она трудно, сам знаю, а пьется, говорят, легко... А ну-ка попробую! - Запрокинув голову, он глотнул одним махом и затряс сивой бороденкой: - Ух, и забориста, леший ей в пятку!..
Авдотья придвинула блины, стопкой сложенные на расшитом полотенце.
- Машино рукоделье? - спросил Захар, тронув мизинцем узор петушиного хвоста, наполовину прикрытого блинами.
- Ее, а то чье же? - с гордостью ответила мать. - Подружки на канаву, а она - шить-вязать.
Захар еще раз оглянулся и поднял кружку:
- Вот об ней я и пришел погутарить. Косы-то вином уже пахнут... Не породниться ли нам?
У Маши сорвалась с чапельника сковорода. Авдотья как ставила кислое молоко на стол, так и застыла, словно руки от глиняной миски оторвать не может. Даже ребятишки притихли, сопя простуженными носами.
