— Я птица! — орал безумец, и снова поднимался ветер. Его порыв срывал шифер с убогого строения. Здание медленно разваливалось по кирпичику.
Внезапно из хаоса пыли и почти материального рёва выпорхнул сержант. Его маленькие крылышки еле тянули тучное тело.
— Вот видишь: чем меньше боль, тем меньше крылья! — ревел Фикса.
— Ну зачем ты это устроил? Я так хотел выспаться.
— Сейчас не время! — голос старого утраивали молнии, он был великолепен в своей одержимости.
Сержант опять нырнул в хаос, но через минуту появился с чемоданом.
— Я, Серёжа, лечу домой. А ты плохо кончишь, ты всегда был идиотом.
Фикса совсем выбился из сил. Вены на шее вздулись.
Подул северный ветер, и солдат понял, что нужно решаться.
Турбодвигатель сердца взрывается от усилия воли — вперёд! В небе завертелась огромная бетономешалка. Фикса в битве со стихией теряет уши и голову, ноги и туловище. Сергея нет, осталась лишь арматура из крыльев, глотки и сердца. Он парит и видит, как тщетно пытается оторваться от земли его пурпурный от страха командир.
— А! — кричит глотка с крыльями. — Это ты говорил про боль? Я всё это устроил для тебя! Наслаждайся!
Фикса уже не видит, ибо у него нет глаз, но он чувствует…
* * *
Это было в то время, когда «вау» и «упс» в России почти уже вытеснили «ого» и «ой». Цивилизация, разменявшая третье тысячелетие, поменявшая Пушкина на Донцову, придумала слова «зво́нят» и «ло́жут». И недалёк час, когда закопают последних, кто помнит наверняка, как это по-русски…
Отошедшее от либеральных ценностей, успокоенное и жующее, общество пропитывалось идеями жизни по кредитам, тупо стремясь к обыденной стабильности и благополучию.
* * *
— Да кто попрёт-то? Китайцы? — размахивал пивным стаканом слесарь Юрий. Он только что закончил рабочий день в автомастерской и перешёл через дорогу глотнуть пенного напитка. Худой, морщинистый — по его лицу, видимо, катались танки. Но глаза, почти детские, сохранили какой-то искристый цвет молодости, россыпь костров юности. А может, это сделал своё дело отблеск неоновой вывески на пивной.
За одним столиком со слесарем сидел директор мелкой рекламной фирмы и щёлкал фисташки, тщательно обсасывая солёные скорлупки. Директор был моложе, но макушку его уже тронула залысина. Дорогой костюм и галстук, итальянская сорочка и лакированные туфли очень не вязались с антуражем придорожного дешёвого кафе. Кареглазый, вдумчивый, он смотрел на Юрия, будто зритель в театре: отстранённо, но с интересом.
