Взгляд некоторое время машинально и бездумно следовал за каким-то сутулым черноволосым мужиком, который медленно вошёл во двор и так же медленно, будто очень бережно неся себя, прошагал мимо её окна. Проморгавшись, Анюта подумала, что этот мужик странный: он, загорелый дочерна, небритый и страшно усталый, в странной рубахе, больше похожей на жёсткую, давно не стиранную гимнастёрку ржавого цвета, выглядит так, словно… вышел из дикого леса — причём его перед тем поломал медведь! Сама себе удивилась: что за образы? Почему именно такие сравнения? И, раздумывая над этими странностями, не замечала, как идёт в прихожую, включает свет и распахивает дверь перед тем самым мужиком.
— Здорова вам, хозяева, — тихо выдохнул мужик, поддерживая сползающий с плеча небольшой, но по виду очень тяжёлый вещмешок.
Анюта растерялась до привычного: «Здрасьте!»
Мужик устало посмотрел на неё. А потом будто потух, будто понял, что ему здесь помощи не найти… Сгорбившись, повернулся на выход из подъезда. И в полутьме Анюта вдруг увидела: он шёл сюда из последних сил, ведь вокруг него витает и впрямь что-то чудовищно страшное, что его изломало совсем недавно, а ещё — кроме деда Николая, некому подсобить пришедшему за помощью леснику-охотнику. И только на прадеда-колдуна он надеялся, а прадеда нет, и есть только какая-то глупая молодая баба…
— Гурьян! — жёстко сказала Анюта, когда перед глазами заколыхалась страница одной из дневниковых тетрадей. — Далёко ли направился? Идём-ка со мной.
Он сначала не поверил. Да только идти ему некуда больше. Медпункту своему деревенскому не верил. Не помогли там раз, другой — чего ж туда идти в третий?.. А эта квартира давно известна. И он, помявшись, послушно пошёл в дом, изменившийся для него, но всё же пропахший привычными ему травами. И, немного смущаясь, разделся, когда она велела ему лечь животом на стоящий в общей комнате старый диван без спинки, подстелив старенькое одеяло.
Никогда не думала, что её первый день, когда она поймёт всё о себе досконально, окажется таким трудным и тяжёлым. Сначала смущалась и она — касаться ладонями измученного мужского тела, перекорёженного когтями и перемятого звериными лапами. Но чем дальше она разминала его, добавляя на ладони мёд и звериные жиры из старых запасов прадеда, перетопленные им когда-то с травами, поначалу осторожно обходя взбухшие шрамы и треснувшие, плохо зажившие рёбра, тем больше… вспоминала. Голос оказался прав. Всё, что она выучила за время чуть менее двух месяцев, шло в ход — в течение нескольких часов.
