Вся беда для нас в том, что создатель «Слова» использовал отдельные черты Дива, оставив «за кадром», за строкой своего повествования всю полноту связанных с ним сюжетов и поверий. Предполагалось, что читатель сам понимает, кто такой Див, чем опасен его крик и что знаменует собой его низвержение на землю. В результате перед нами только прерывистый и бесплотный контур какого-то мифа или мифов, нам уже неизвестных.
И все-таки даже сохранившаяся информация пригодна для сопоставлений. Давайте отвлечемся от всех гипотез о Диве и подытожим то, что мы достоверно знаем о нем из «Слова». Это некое существо, которое громко кличет, возможно, и свистит, сидя на дереве, а затем низвергается на землю. Нельзя не увидеть здесь параллелизма с основными моментами, характеризующими участие Соловья в мифологическом пра-сюжете былины: он страшно свистит (а также ревет и шипит), сидя на дубах, а затем падает на землю. Трудно счесть это случайным совпадением. Предполагать, что образ Дива в «Слове» создан на основе фигуры Соловья-разбойника, тоже не приходится. Див — самостоятельный персонаж, черты которого, судя по всему, имеют свои достаточно глубокие корни. Остается сделать вывод, что когда-то сам Див — в сочетании со змееборческими мотивами — частично послужил моделью для образа Соловья.
На основании всего вышесказанного логику формирования образа Соловья можно гипотетически представить себе так. Сказочно-мифологический Змей передал ему свою сюжетную роль чудовища, с которым борется богатырь. Тип свистящего Змея подсказал мысль сделать главным оружием чудовища свист. Пример Дива способствовал закреплению нового «звучного» персонажа в позиции «врѣху древа». Это, в свою очередь, задействовало мифологему, о которой мы еще не говорили.
Индоевропейская мифология более или менее четко различала три яруса мира — верхний, средний и нижний. Организующей вертикалью в этой модели Вселенной служил образ мирового дерева, а каждый из ярусов, будучи связан соответственно с вершиной, стволом и корнями дерева, символизировался определенными животными. Символом верхнего мира, понятное дело, были птицы, к среднему миру относились волк, медведь, олень и другие звери, а представителями нижнего мира выступали пресмыкающиеся, земноводные и рыбы. Эту систему образов можно часто встретить в повествовательном фольклоре, хотя связь ее с архаичной моделью мира улавливает уже только глаз специалиста.
Помните, где была упрятана смерть Кащея Бессмертного? Как признался он сам: «На море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — моя смерть». Чтобы победить Кащея, сказочному герою пригодилась помощь животных, которых он прежде пощадил. Когда Иван Царевич достал из-под дуба (или из дупла) сундук, из него выскочил заяц; его догнал волк, но из зайца выпорхнула утка; утиное яйцо упало в море; из воды яйцо с Кащеевой смертью достала щука. Вся вереница образов может показаться чересчур пестрой и бессмысленно длинной, если не разглядеть в ней динамически развернутую модель мира — верхний, средний и нижний ярусы с соответствующими животными плюс дерево… Та же мировая «трехчленка», только без дерева, образует стержень былины о князе-оборотне Волхе (Вольге). Когда он родился, взволновалась вся природа: птицы улетели в поднебесье, звери в лесах разбежались, рыбы ушли в глубину. И было им чего бояться. Повзрослевший Волх использовал свое оборотничество для прокорма дружины. Обернувшись соколом, он бил гусей-лебедей; обернувшись волком, охотился на зверя; обернувшись щукою, загонял рыбу в сети. Затем с помощью похожих превращений Волх одержал победу над Индийским царством.
