Все же. Музыка с которой придётся столкнуться.
— Десять минут, — говорит мама и Сиерра открывает дверь, и они выскальзывают вместе
Звук закрытия защёлки двери снова кажется эхом вокруг комнаты. Линден шагает вперёд, протягивая коробку с синей лентой сверху.
— Я принёс это тебе. Я имею в виду, я знаю, что ты на самом деле не будешь здесь слишком долго, но я помню, когда я проснулся, я умирал голода. И еда здесь отстой.
— Спасибо, — искренне говорю я, заглядывая внутрь. Пара шоколадных батончиков, смесь сухофруктов, вяленая говядина, упакованные брауни и булочка с корицей, из-за чего мое сердце заболело.
И мой желудок заурчал.
Я так голодна.
— Было бы совсем грубо, если бы я… — Мой голос затихает, и я жестом показываю на коробку.
— Нет, абсолютно! Пожалуйста, действуй. — Я рылась в коробке, когда он добавляет: — Это, наверное, к лучшему. Ты можешь жевать, и я могу поговорить. Потому что у меня есть что сказать.
Ох.
Мои пальцы обхватывают один брауни. Если и бывает время для успокаивающей еды, это оно. Инстинктивно моя правая рука пытается дотянуться к пластиковой обертке, но всё, что она делает, это издаёт толчок боли от плеча до кончиков пальцев, когда моя рука безрезультатно отталкивает повязку. Низкий стон вырывается из-за моих стиснутых зубов.
— Давай я тебе помогу, — предлагает Линден, и я чувствую себя самым большим мудаком в мире, когда он разворачивает десерт и осторожно кладет его в мою левую руку. Я запихиваю кусочек брауни в рот, чтобы не извиняться. Снова.
О Боже, шоколадные небеса.
— Сколько швов? — спрашивает он.
Я быстро глотаю.
— Сорок восемь. Десять на ладони, двенадцать на предплечье и двадцать четыре в плече.
— Это сорок шесть.
Я смеюсь, помимо своей воли.
— Ну, очевидно, я понятия не имею, тогда.
— Я слышал… Я слышал, что это был нож? — спрашивает он шёпотом, глядя на измятую пластиковую обёртку, которой он ёрзает между своими руками.
— Да.
Мой голос ломается даже на этом крошечном слове.
Он усмехается и поднимает край своей рубашки.
— Я полагаю мы сравнимся сейчас.
Но вместо того, чтобы видеть юмор в этой ситуации, вид его шрама заставляет мою грудь чувствовать себя напряжённо.
На самом деле это первый раз, когда я вижу это.
Когда это произошло, сама рана была покрыта одеждой. И потом, когда его вернули из хирургии, всё было покрыто бинтом.
И давайте просто скажем, что с тех пор я не могла видеть его голый живот.
Это длиннее, чем я думала. Хорошие четыре или пять дюймов. И шрам почти кажется неправильным словом. Шрамы — это отголоски травм, давно ушедших — это всё ещё так свежо. Линия красная и рельефная в процессе востановления, и, хотя кожа определенно закрыта и заживает, она по-прежнему выглядит чувствительной.
