Почему-то было очень много опилок.
А почти на границе прогулочной части площади, там, где плоский декоративный камень заканчивался, меняясь на асфальтовое покрытие, в угловатой, как будто с вывихнутыми суставами позе, будто жук-пловунец, неподвижно лежала, по-видимому, пожилая усталая женщина, и из треснувшего, как арбуз, затылка ее ручейком высыпались на камень латунные оси и шестеренки.
Словно из разбитого лопнувшего механизма будильника.
И совсем довершая сходство, торчала сквозь трещину в шее освободившаяся пружина.
Нет, это было просто великолепно!
- Э т о... - волнуясь от нахлынувших чувств, проскрипел Борка.
И очнувшийся Кеф, непрозрачные пластиковые глаза которого, точно бусины, были пришиты на плюшевой морде, повернулся и тоже взволнованно подтвердил:
- Э т о...
А затем вслед за Кефом неловко присел и, покряхтывая от напряжения, звериными толстыми пальцами, где обрубки когтей заплывали фиолетовым мясом, принялся собирать эти оси и шестеренки и ссыпать их, по мере накапливания, в карман брезентовой куртки.
Он даже посапывал наслаждения - ощущая их твердую приятную тяжесть.
Так что все это было и в самом деле великолепно.
Только теперь перед ними расстилалась не площадь, а широкий безлюдный проспект, уходящий домами куда-то за край горизонта: с проводов над проезжей частью его свешивались гирлянды и флаги, и, как стадо гиппопотамов, томились на повороте брошенные троллейбусы.
И уже перед ними лежала не женщина, а мужчина - в собачьей распахнутой шубе, и латунные шестеренки вываливались у него откуда-то из-под ребер.
И стояли вокруг гвардейцы с багровыми, оскаленными мордоворотами.
- Встать!..- скомандовал офицер в черной папахе.
Кеф и Борка, поддерживая друг друга, медленно выпрямились.
Видимо, они черезчур увлеклись собиранием разных деталек и поэтому не заметили, как перебрались с площади - сюда, на проспект.
Такое с ними бывало.
Но они опять же нисколько не испугались.
Потому что офицер, возбужденный случившимся, только вытаращил глаза, увидев мохнатые плюшевые физиономии, и, мгновенно потеряв к ним какой-либо интерес, скомкал лайковую перчатку, морщась и отворачиваясь:
- Уроды...
Бояться поэтому было нечего.
Правда, один из гвардейцев, судя по всему, недавнего срока, сильно нервничающий, облизывающий корку губ, все-таки передернул затвор, скорее всего, не умея остановиться, но ему скомандовали:
- Отставить!..
И гвардеец, возвращаясь в сознание, вздрогнул так, как будто его ударили:
