— Ты на кого прешь? Да когда ты еще по карманам щипал, я уже шниффером был. Забыл, кто тебя в дело взял? Я за себя еще ответить могу на любом толковище, да и есть кому за меня мазу держать.
Отодвинулся Собан, сник:
— Да разве я…
— А если так, так какое у тебя ко мне слово?
— Студента знаешь? Питерского.
Фролов пожевал губами:
— Мои дела ты знаешь, Собан, я на доверии живу. Вещь могу тебе одну продать.
— Сколько?
— Больших денег стоит.
Собан бросил на стол пачку денег.
— Мало.
— На, гад старый, подавись, — Собан вывернул из кармана кучу кредиток.
Фролов аккуратно собрал их. Сложил в одну пачку. Потом встал, открыл буфет, положил перед Собаном футляр. Две золотые буквы — Г и В — переплелись на крышке.
Собан раскрыл футляр.
— Ожерелье ушло в тот же день. Но футлярчик можешь хозяину отдать.
— Где?
— В кафе «Бом» на Тверской, он там по моей наколке человека пасет.
Странное это было кафе — «Бом». Воздух в нем слоистый от табачного дыма, стены давно свой цвет потеряли, размазаны, расписаны, заклеены обрывками афиш.
Народу в нем всегда полно. Актеры, журналисты, писатели, поэты, сторонники различных фракций, и так, праздные, бездельные люди.
Приходят сюда поговорить, узнать новости, посплетничать или просто побывать на людях.
Поэты сюда приходят вечером, тогда чтение стихов, споры гвалт.
А сейчас на пустой эстраде гармонист в узорной борчатке[4] играет старые вальсы и романсы. Хорошо играет. Голос гармошки, резковато-нежный, щемящий, заполняет зал воспоминаниями о прошлом: о покое, стабильности, сытости, счастье.
Копытин и Семен сидели в самом углу. Пили желудевый кофе с сахарином. Больше здесь ничего не подавали.
— Вот он, — сказал Семен и приподнялся.
— Сиди, — Копытин дернул его за пальто.
В кафе вошли Данилов и Нина. Выбрали свободный столик, сели. Официант, не спрашивая, грохнул на стол две чашки с кофе.
Данилов попробовал, поморщился, выплеснул обе чашки на пол. Достал из кармана пальто бутылку «бенедиктина», налил сначала Нине, потом себе.
Нина внимательно оглядывала зал. Увидела в углу у эстрады лохматого, длинноволосого человека, пошла к нему.
Данилов мелкими глотками пил ликер.
Копытин встал с чашкой в руке, пересек зал, сел на свободный стул. Нравы здесь были простые. Взял бутылку ликера, налил. Данилов прищурившись глядел на него.
— Вы художник? — спросил Копытин.
— В некотором роде. А вы?
— Я поэт.
— Соблаговолите назваться, возможно, я читал ваши стихи.
— Гумилев, — Копытин дернул щекой.
