И поделом, ей давно пора было покинуть хозяина дома и его заграничного друга. А ведь она могла избежать нежелательного разговора, если бы оказалась более расторопной и понятливой. Что же теперь остается, в очередной раз упрекнуть себя за глупость?
— Оценка соответствует моему, как вы, милорд, точно заметили, ограниченному представлению. Боюсь, я высказала исключительно личное и неуместное в этом случае мнение, и если бы меня не спросили о нем, потрудилась оставить его при себе, – она говорила спокойно, не торопясь, произнося с нужной расстановкой каждое новое слово.
Мужчины молчали. Сорвавшиеся с уст слова только подтверждали сказанное лордом Элтби. Однако что-то в ее особой интонации, во взгляде теперь уже таких сосредоточенных глаз выдавало подлинную «ее». Даже полное признание своей несостоятельности прозвучало как вызов. Она плохо помнила, как откланялась и вышла из комнаты, захватив с собою поднос с чайным сервизом.
Еще долго после этого разговора она пребывала в подавленном состоянии, а когда вернулась миссис Глендовер и поведала ей о скором отъезде хозяина и мистера Скотта в Лондон, все также оставалась равнодушной, продолжая очищать картофель от кожуры. Она боялась, что к этому времени ей будет предоставлен расчет, а проще говоря – ее выдворят из дома без лишних объяснений. Она позволила недопустимое подчиненной поведение; она и не думала о том, что кто-то, в особенности лорд Элтби, мог не распознать скрытый смысл, который неведомо по каким причинам ей удалось вложить в свои слова. Нет. Она знала причину, ее удивляла та смелость и решительность, на которую пошла она, некогда так уповавшая на эту работу и желавшая остаться в доме лорда Элтби превыше всего.
В такие ненастные дни темнело рано. В кухне уже зажгли свечи. Миссис Глендовер пыталась завязать с ней разговор, но напрасно. Она довольно коротко отвечала, как и раньше старательно выполняя поручения миссис Ларсон. В какой-то момент ей действительно хотелось поведать миссис Глендовер обо всех своих опасениях после недавней встречи с лордом Элтби, но она так и не решилась – скорее всего, из-за страха вызвать недовольство самой миссис Глендовер. «Боишься, — говорила она себе, — снова боишься,… Зачем ты это сказала?.. Как могла?..». Вопросы теснились в ее голове, и она уже представляла, как все должно произойти. Представляла миссис Глендовер, холодно провожавшую ее, дождливую ночь и неизвестную дорогу… А ведь завтра воскресный день, и ей так не терпелось посетить службу, выбраться за пределы поместья, увидеть неизведанные еще окрестности поселка. Значит, все было напрасно – и те нечеловеческие усилия, которые пришлось потратить на ее ныне уже здоровый цвет лица и мирный взгляд голубых глаз, на спокойный ход ее мыслей, а главное, на первые взросшие в ее душе побеги надежды на новую жизнь.
