Заслышав властный дядюшкин приказ, арфист повернулся, к старику и отвесил ему учтивый поклон.
— Я бы с радостью, почтенный, — самым любезным тоном произнес он, — да только времена нынче невеселые, — он взял несколько низких печальных аккордов, — совсем невеселые, так что со смехом и шутками придется пока повременить. Сплотим ряды перед лицом напасти… — он запел новую балладу, призывающую повиноваться Вейру и чтить всадников.
От тепла шарики растаяли и прилипли к карману, но все же Менолли удалось отодрать несколько штук и запихать их дядюшке в рот. Старик принялся сердито жевать, явно сообразив, что ему заткнули рот, и стараясь поскорее избавиться от помехи, чтобы снова разразиться жалобами. Наконец, Менолли удалось разобрать, что новая мелодия звучит мощно и энергично, а слова так и берут за душу. У арфиста Эльгиона был сочный тенор, сильный и уверенный. Но тут дядюшка начал оглушительно икать, а в перерывах между приступами он вдобавок пытался продолжить свои жалобы. Менолли прошипела, чтобы он задержал дыхание, но старик до того озверел от того, что ему не дают высказаться, и от привязавшейся икоты, что принялся колотить кулаком по столу. Частые, не в такт звучащие удары заглушали песню арфиста, и из-за главного стола на Менолли устремились возмущенные взгляды.
Какая-то из тетушек дала старику воды, и он тут же опрокинул ее Менолли на платье. К ним тотчас подскочила Селла и передала приказ немедленно водворить дядюшку в его комнату. Пока его укладывали в постель, он то и дело икал, перемежая приступы размашистыми жестами и невнятными тирадами.
— Придется тебе остаться с ним, пока он не утихомирится, а то еще чего доброго свалится с постели, — сказала Селла. — Что же ты не давала ему сладкие шарики — от них он всегда затыкается.
— Я давала. Только от них у него началась икота.
— Вечно ты все делаешь невпопад.
— Ну, пожалуйста, Селла, посиди с дядюшкой! У тебя так хорошо получается. Я и так провозилась с ним весь вечер — ни словечка не расслышала…
— Тебе ведь, кажется, велели следить, чтобы он помалкивал. Ты не справилась — ты и сиди. — Селла выскочила из комнаты, оставив Менолли с неугомонным стариком.
Так закончился первый из череды ожидавших Менолли черных дней. Прошел не один час, пока дядюшка наконец угомонился и уснул. Когда вконец измученная Менолли дотащилась до своей комнатушки, заявилась Мави, чтобы как следует отчитать дочь за проявленную оплошность, — ведь это из-за нее дядюшка переполошил весь холд. Менолли пыталась оправдываться, но мать даже слушать не стала.
