Выбрав место, где земля показалась ему помягче, он выкопал ямку, бережно уложил туда свое свидетельство и засыпал сухой, прогретой летним солнцем землей. Все! Теперь он — как все, во всяком случае — как большинство.
Но что же дальше? Пожалуй, надо двигаться вдоль реки и при встрече с людьми понаблюдать — кто такие? Об НКВД Михаил много чего читал, когда в период разгула «демократии» пооткрывали архивы и газеты печатали про весь кошмар, происходивший в тридцать седьмом году и позже.
Михаил шел, стараясь скрываться за кустами и деревьями. В армии он не служил, но, будучи курсантом, нес караульную службу и азы воинского дела знал. По крайней мере, стрелять из «калашникова» мог. Только вот нет сейчас «калашникова», как и много чего другого.
Где-то недалеко заблеяла коза. Михаил остановился. Раз есть коза, значит, рядом будут люди.
Так и оказалось. Когда он, пригибаясь за кустами, вышел к полянке, то увидел деда, приглядывающего за двумя пасущимися козами. Дед был стар и не вооружен, лишь палка в руке.
Михаил кашлянул, чтобы не напугать неожиданным появлением селянина.
Дед резво обернулся. Из-под надвинутой на лоб кепки выжидающе смотрели на Михаила бесцветные от старости глаза.
— Добрый день, — поздоровался летчик.
— Здравствуй, коль не шутишь, — ответил дед.
— Заплутал я немного, батя. Какая деревня рядом?
— Какая всегда была — Еловцы.
— А река?
— Так Сож.
Что-то названия Михаилу были незнакомы.
— А Брянск где?
Дед махнул рукой на юго-восток. Михаил совсем запутался.
— А деревня ваша Еловцы — какой области?
— Смоленской.
— Дед, год какой сейчас?
— Да ты никак не в себе, контуженный?
— Нет, батя, летчик я. Упал с самолетом, ни хрена не помню.
— А, это бывает. Меня в Первую мировую контузило — снаряд немецкий перед моим бруствером разорвался, — так я оглох на неделю. Само потом прошло. И у тебя пройдет.
— День-то какой? — настойчиво напомнил Михаил.
— Девятое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Уж восемнадцатый день, как война идет.
Сердце у Михаила упало. И в самом деле — занесло его во времена тяжкие, годину лихую.
— Наши где?
— Это какие? — Дед хитро прищурился.
— Ты не кружи, дед, — я наш, русский.
— Вчерась объявили — немцы взяли Борщев, Опочку, а сегодня наши оставили Житомир.
— Ничего себе!
— Ты что, в самом деле ничего не помнишь?
— Какой мне смысл тебе врать?
— И верно — что я тебе сделать могу? А что это у тебя за форма такая? Летчиков живьем я, правда, не видал. Но на фотографиях в газетах сталинские соколы в регланах кожаных, с портупеей. У тебя же рубашка рваная и оружия нету.
