‐ Не хотите? Так чего же вы не заткнули глотку этому барину? Они обвиняют нас, что
мы не даем свободы слова, да он же не первый раз орет против партии ‐ и все еще цел.
Какой же ему свободы надо? Один его московский сообщник ‐ Мясников, выгнали его
недавно из партии‚‐ потребовал свободы слова для всех от анархиста до монархиста. Вот
чего им надо! Они не нюхали ни земли, ни завода, интеллигенты книжники, а кричат от
имени рабочего класса!
‐ У вас жена тоже интеллигентка и, кажется, дворянка,‐ резко пробасил снизу
Тверцов.
‐ У меня жена княгиня Потемкина‐Таврическая сам я являюсь князем Дундуком ‐
Ивану стало весело, потому что не на том Тверцову приунизнть его.
‐ Меловской он, пастухом был, ‐ раздалось из толпы.
‐ Ты что же, товарищ, мне биографию портишь? Соврать не даешь? ‐ ласково спросил
Иван, приглядываясь в толпе к нежданному земляку.
После собрания они с Тверцовым до ворот дошли вместе. В кармане у Ивана лежала
резолюция, написанная карандашом на грязном обрывке какой‐то фактуры. Общее
собрание членов партии, сочувствующих и беспартийных требовало выполнения
решения. Десятого съезда, исключения из партии анархо‐синдикалистских элементов и
проведения новой губернской профсоюзной конференции.
Слова об элементах вписал сам Иван, потому что секретарь ячейки не знал, как они
пишутся.
‐ Доплясались, товарищ Тверцов. Хватит. Крышка,‐ с наслаждением отчеканил Иван.
‐ А вы, юноша, начинаете плясать слишком резво. Можете сломать ногу. Шляпников
пока член ЦК, а я, по крайней мере, член партии. Ваша злобная вражда к партийной
интеллигенции даром вам не пройдет.
Иван доволен был своей победой, ему не хотелось продолжать дискуссию, поэтому
он почти добродушно сказал:
‐ У меня жена‐партийная интеллигентна, а я ее очень люблю. А с партией вы теперь
можете прощаться.
Иван отвернулся и пошел своей дорогой, радуясь, что последнее слово осталось за
ним, что все же он взял верх над глыбой в этой затянувшейся драке.
...Ничего, ладно получилось и без Чехова.
Да! Не то, чтобы «очень», но любил Иван свою «партийную интеллигентку». А вот
нежным с ней оказывается, не был. Это он понял, лишь, когда познал нежность. К весне
исказилась девичья фигура, налилась грудь, бережней стала походка. И снова стали
грубыми собственные руки. Теперь они боялись касаться изменившегося тела, чтобы не
причинить боли, не нарушить чего‐то.
Елена Ивановна многоопытно предрекала Лиде:
‐ Скоро капрызничать начнешь. То тебе кисленького подай, то солененького.
