Он нарочно подразнил Лиду, зная, что она не терпит, когда так произносят
слово «роман». Но на сей раз жена не рассердилась и долго не могла погасить в
глазах удивление.
Иван не умел каждый вечер сидеть за книгой. После губкомовского дня ему
нужна была поживей разрядка. Он то на кухню уходил поболтать с товарищами, то
отправлялся с Таней в сад имени Карла Маркса, где на дорожках девушки с
красноармейцами танцевали под военный оркестр.
Но вдруг он хватался за книгу и сидел ночи напролет, подчеркивая и
выписывая что‐то. Он читал вперемежку и то, что требовалось программой
заочного рабфака, и то, что было необходимо ему, как политическому
руководителю. На горьковскую «Мать» и на бухаринскую «Азбуку коммунизма», на «Отцов и детей» и на «Русскую историю в самом сжатом очерке» он затрачивал
примерно одинаковое время, словно романы были учебниками, а историко‐
философские произведения ‐ беллетристикой.
Не выспавшийся, он шел в губком, а ночью опять шелестел страницами, отгородив от Лиды лампу абажуром из газеты. Наутро у него были утомленные
глаза с красными прожилками на белках.
Так было, пока он до конца не прорабатывал (по его выражению) книгу. А
потом несколько ночей отсыпался, заваливаясь сразу после кофе.
Лида подшучивала над таким чтением. Порою муж казался ей капризным и
легкомысленным ребенком, который никак не желает усвоить то, что внушают
ему опытные люди.
Подшучивала она скорей в воспитательных целях, а сама думала с
сожалением: «Что могла ему дать несчастная церковноприходская школа?»
Однажды Иван взял с окна томик, пробежал оглавление и хмыкнул
изумленно: «Унтер Пришибеев». Он потащил книгу к столу, покосившись на Лиду.
Хохотал он скорее от радости, что совсем не похож на этого идиотского
унтера, которым обозвал его когда‐то старик Тверцов.
‐ Ну, и старый хрыч!
Лида потянулась через стол, заглянула в страницу и с довольной улыбкой
сказала:
‐ А‐а, Чехов! О Пришибееве? Действительно, хрыч. Замечательно, верно?
‐ Да уж куда замечательней!
‐ Читай, читай! Тебе ой как много надо прочесть! ‐ Она закинула руки за
голову, опустила в их скрещение затылок, и светлые глаза ее стали наивными ‐
Посмотреть бы опять хоть одним глазочком «Три сестры». Маша‐Книппер‐Чехова, Вершинин‐Станиславскии, барон Тузенбах‐Качалов, Василий Иванович.
Приподняв бровь, Иван насмешливо вслушивался в мечтательный тон жены, а сам уже читал следующий рассказ, желая отыскать что‐нибудь такое, чем в ответ
можно было садануть Тверцова под самое ребро.
