постели.
Теперь тело чувствовалось беспрерывно. Болели бока, ломило спину. И
снилось одно и то же: будто она натирает между пальцами шершавые шарики.
Они были то
такими маленькими, что с трудом удерживались в щепотке, то вырастали так, что их еле можно было ухватить. От нудного трения, от упругой шероховатости
шариков ныли пальцы и было тягостно.
Однажды Лида очнулась от мужских голосов: «Наверное, вернулся Ваня, а
Осип Петрович выздоровел и они разговаривают», ‐ подумала она. Стало так
хорошо,
что не хотелось ни шевелиться, ни открывать глаза.
‐ …товарищ Москалева, ‐ сказал кто‐то сиплым шепотом.
Лида поняла, что это пришли из исполкома. Конечно, они должны были
прийти, товарищи коммунисты
‐ Здравствуйте, товарищи! ‐ крикнула Лида…
‐ Стонет, ‐ шепотом сказал тот же голос, отдаляясь. Потом Лида опять
очнулась от громкого Таниного плача.
‐ Не пущу я тебя, не пущу! Тебя трясет всю, жар у тебя. Батька совсем плохой
стал, а теперь еще ты доходилась. Не пущу!
Елена Ивановна тихо, с запинками, бормотала:
‐ Цыц, ты! Все помрем, так‐то сидючи. Разок схожу. Запас чтоб у доме был. А
тогда уж свалюсь. А то и ходить некому будеть…
…Потом Лида услышала тихие всхлипывания прямо над собой. Она смогла, наконец, открыть глаза и увидела Таню. Только Таня сидела не на постели, как
обычно, а на табуретке между Лидой и коником. На конике кто‐то лежал, громоздкий, накрытый серою простыней.
‐ Что с мамой? ‐ спросила Лида…
Лежит мама, захворала. А отец у нас помер,‐ сказала Таня и сползла с
табуретки, упала к Лиде на грудь и облегченно зарыдала в голос.
Посреди постели, с закрытыми глазами, откинувшись навзничь, тяжело
дышала Елена Ивановна. Лида с трудом подняла к Таниной голове свою слабую
руку. Она перебирала густые волосы, ощущала теплый, подрагивающий затылок, и ей было страшно за все, пережитое Таней.
Она зашевелилась, пытаясь подняться. Таня вопросительно вскинула свои
карие глаза, заплаканные и страдальческие. Когда Лида встала на колени перед
коником, упираясь дрожащими руками в табуретку, Таня набросила ей на плечи
Одеяло, как плащ, и тихо отвернула простыню с лица покойника.
Кудрявые волосы Осипа Петровича, зачесанные назад, распрямились и
обтянули череп. Чуть отвалившийся рот, казалось, был лишен губ, зияла лишь
черная щель.
Когда Лида видела его в последний ‚раз, она не сказала ему ни слова, готова
была упрекнуть за то, что принес в дом болезнь. А он тогда лежал совсем
беспомощный и, наверное, собирался уже проститься со всеми. Он был хороший
