Ночью в трале попадаются крабы. Высвободившись из-под огромной тяжести рыбьих тел, они боком расползаются по палубе. Большие — до полуметра в диаметре — океанские крабы мало похожи на черноморских. Броня на грушевидном туловище и на ногах утыкана торчащими вперед загнутыми шипами, каждая из шести лап кончается острым, как птичий клюв, когтем. Над глазами, точно орудийный ствол на башне танка, торчит прямой таран с двузубой вилкой на конце.
Краб — это главный приз. Его варят в соленой воде и засушивают на картонке, а если в трале обломались ноги или клешни — съедают.
И окунь, и странные растения-животные, и звезды, и крабы — все это красного цвета, словно каждый трал вырывает из океана огромный кусок мяса.
Рыба — в цеху, трал — опять за кормой, палуба, умытая из брандспойтов, блестит на солнце, будто и не было тут этой кроваво-красной бешеной пляски.
Океан все так же равномерно катит свои волны. И его мятую синюю скатерть все так же утюжат серые коробки траулеров.
Сейчас они ходят от буя не улицей, а веером — стадо окуня рассеялось по большой площади, но плотность его невелика, — за три часа траления мы поднимаем полторы тонны, а то и тонну. Для здешних мест немного.
Чтобы выполнить план, нам нужно добывать по десять тонн свежака в сутки, а мы не набираем и восьми. Вчера на промысловом совещании суда, работающие на Большой Ньюфаундлендской банке, сообщили уловы по четыре-пять тонн. И ночью калининградский траулер ушел к ним.
— Отсутствие промысловой выдержки! — морщится капитан. До Большой Ньюфаундлендской банки миль двести с гаком. Потеряешь сутки лова, а придешь — и там рыба рассеялась.
Петр Геннадиевич решает по-иному. Мы делаем четыре-пять тралений за сутки. Мурманчане — шесть-семь. Они на большой скорости травят ваера, быстрей сливают рыбу, быстрей выметывают трал.
Капитан вызывает тралмастера, тот выходит из его каюты распаренный.
Добытчикам теперь не до звезд. От досок к грузовым лебедкам — бегом, от траловой лебедки к слипу с вытяжными концами на спине — бегом. Быстрей! Быстрей! Быстрей!
Едва куток коснется поверхности океана, капитан дает полный ход, и волна сама стягивает по слипу крылья и грунттропы.
Скорость требует точности, быстрой ориентировки, автоматичности каждого движения. Но откуда взяться слаженности, когда операций восемнадцать, а команда только начинает тралить? Стоит кому-нибудь замешкаться — и все летит насмарку.
При каждой заминке Доброхвалов, еще не успев сообразить, в чем дело, начинает кричать и, оттолкнув неловкого матроса, делает сам. Нервы напряжены, крик, как зараза, распространяется по палубе. Больше всех достается Алику Адамову — он тугодум, ориентируется медленнее других, крики мешают ему сообразить, что к чему, чего от него хотят.
