Проходит еще шесть часов, и в радиорубке раздается русская речь. Не дистиллированно-правильная речь дикторов московского радио, а окающая вологодская, мягкая южнорусская, гортанная кавказская. И эта неправильность делает ее живой, горячей, как прикосновение руки.
— Тимофей Николаевич, я решил сниматься сегодня. Дайте добро.
— Обождите, пока уляжется волна. С триста пятого нужно снять больных. И передать автоген на двести восьмидесятый.
— У нас туго с топливом. Тимофей Николаевич, долго ждать не можем.
— Не прибедняйтесь. На двести восьмидесятом к тому же мало ваеров. Придется вам отдать свои. Договоритесь сами, я послушаю.
— Триста пятый! Триста пятый! Сколько там у вас людей идет в порт?
Разговор, который мы слышим, мало чем отличается от оперативной летучки по заводскому селектору. Но среди океана, у берегов чужого континента, когда совещающихся разделяет не стол, покрытый сукном, и даже не стены цехов, а мили и мили да штормовые валы, он звучит для нас как стихи.
Каждый день в один и тот же час капитаны наших судов садятся у радиопередатчиков, чтобы сообщить друг другу о дневном улове, попросить технической помощи, посоветоваться, узнать прогнозы и результаты промысловой разведки. Ведет совещание флагман.
Сейчас на промысле большая флотилия мурманчан и несколько калининградцев. Ведет совещание мурманский флагман «Ашхабад».
— Может, подключимся, Петр Геннадиевич? — не выдерживает Прокофьич.
— Зачем мешать?.. Неудобно. Они ведь назвали квадраты…
Наши промысловые карты разделены на квадраты. Каждый обозначен условным номером.
Послушав совещание, капитан решает сменить курс. Мы идем на банку Флемиш-кап к мурманчанам.
— А сколько они там берут, Петр Геннадиевич? — интересуется Шагин.
— Сообщают, три-четыре тонны за подъем. Очевидно, так оно и есть.
— Да. Здесь совещаться нетрудно. Банка большая — всем места хватает. То ли дело на логгерах… Попробуй скажи правду — и на хороший улов налетят как шакалы. Раз выметали мы порядок еще засветло. А поднялись на рассвете, — елки-моталки! За ночь логгеров десять понабежало. Где свои, где чужие — сам черт не разберет… «Тяни какие поближе…» Выбрали мы сетей пятнадцать, а соседи орут: «Жулье, так вас перетак, наши порядки воруете!» Наш кеп, на что был честен — до глупости, и тот стал после этого похитрее. Нападет на косяк, сделает два дрейфа и только на третий день сообщает.
— Всякое бывает, — говорит капитан. Глаза у него делаются озорные, горячие. — Но только это доказано — как у Фаррер ни тесно, работать в одиночку накладнее. Больше за рыбой пробегаешь, чем возьмешь…
