«Что ж, море так море, — решил отец, узнав о его побеге, — лишь бы стал человеком».
Отец не просчитался. Но заносчивость осталась. На первых порах сидящий в стармехе шайтан в чем-то и помогал — не позволял уронить себя, заставил поступить в училище, окончить его с отличием, стать первоклассным боксером. Но теперь, когда он стал вторым человеком на судне после капитана, заносчивость портит его отношения с командой, мешает ему учиться у товарищей.
О чем бы ни зашел разговор — о фруктовых консервах или литературе, медицине или международной политике, сказать «не знаю» — для него самый трудный подвиг.
На румбе уже вторые сутки курс 254. Вест-зюйд-вест. Мы пересекаем океан.
Он ведет себя смирно, приручает, заманивает. И мы привыкаем к нему.
За бортом на длинных веревках, привязанных к иллюминаторам, скачут по волнам тельняшки — океан стирает матросское бельишко.
Наш «репортер» Миша Зеленин увлекся проявкой фотопленки, и его тельняшка пропрыгала часов шесть. Теперь, чертыхаясь, он под хохот матросов разглядывает бело-синюю ветошь — двойную вязаную ткань разрезало, как ножом.
Рядом с бортом из воды появляется острая черная плоскость. Вторая, третья… Они обгоняют корабль, вспарывая волны, как перископы подводных лодок. И вдруг в воздух взмывает блестящая черная торпеда. Дельфины… Они сопровождают нас минут десять и пропадают так же внезапно, как появились.
Я захожу в радиорубку послушать последние известия. Но там никого нет. Из каюты третьего штурмана долетают звуки аккордеона и хриплый голос выводит:
Знаешь ли глубь океанскую,
целые мили до дна.
Буду бродить, словно по небу
бледная бродит луна.
Это Володя Шагин. Он кивает мне и продолжает песню:
Все по пути растеряю
последней дорогой морской.
Даже твою фотографию
вырвет акула с рукой.
Буду лежать неподвижно
грудой холодных костей.
Вот и морская романтика
будущей жизни моей.
Володя поет задумчиво, серьезно. На столике — фотография жены. За иллюминатором плотная, как стекло, бирюзовая волна. Серьезен и начальник радиостанции Прокофьич. Отставив мизинец с длинным ногтем, он склонил красивую русоволосую голову, словно прислушиваясь не то к звуку аккордеона, не то к самому себе…
Вдали от берега, от дома бывает и грустно. Но много ли написано песен о море, где грусть не подменялась бы душещипательной слезливостью, а мужество бодрячеством?
Сердца — ведь это же высоты,
Которых нам нельзя сдавать…
