— Друзья, попрошу побыстрее! Нам ещё сегодня связистов снимать! — начал терять терпение режиссёр.
— А ты уверен, что Лавров справится? — Зубов понимал, что без запасного варианта не обойтись, вот только уверенности в нём не было никакой…
— Обещал, что справится, — попытался вселить уверенность в Зубова замполит, — они же с Нестеровым и репетировали… Эх, Нестеров, Нестеров… Да, и ещё: я решил рядом с Лавровым Смалькова посадить на подстраховку, он ведь тоже у нас поёт… иногда.
— Слушай, а ничего, что они только солдат просили?
— Так только солдаты и будут…
Зубов не понял, но объяснять не пришлось — Лавров и Смальков явились пред ясный объектив. Лавров был с гитарой, Смальков — в солдатской форме. Форма на Смалькове была слегка маловата.
— Мать честная, — Зубов стоял, Зубов сел.
— Не боись, командир, пробьёмся! — утешил замполит.
— Так, готовы? Даём свет! — Свет, вызванный режиссёром, был ярок, для Нестерова и Смалькова — слишком ярок, поскольку бил он в лицо.
— Полная тишина. Мотор! Съёмка!
Говорят, даже Филипп Киркоров иногда забывает слова песни.
Лавров пошёл дальше — он вообще забыл, что надо петь. Подсказки Смалькова он слышал, но, дойдя до ушных раковин, в мозг они пробиться не могли. Руки бойца сами взяли аккорд на гитаре, аккорд был знакомым, после него неумолимо последовал следующий, а вслед за ними проистекла и песня… Другая песня — не та, песня, которую ждали.
И вот стою я на плацу
В парадной форме, навсегда покинув строй.
И чуть не слёзы по лицу.
Сегодня к матери-отцу
Солдат уходит домой.
Слёзы навернулись на глаза Лаврова совершенно натурально, Смальков с ужасом понимал, что выхода нет, — и подтягивал вторым голосом. Зубов расслабился — хуже уже всё равно не будет, потому что хуже уже некуда.
В мечтах я видел этот час,
Осталось мне один лишь выполнить приказ:
Покинуть воинскую часть,
Где я себя оставил часть.
Солдат уходит в запас.
Оператор, вероятно, решивший, что он присутствует при рождении новой мегазвезды, отснял парочку со всех точек, пытаясь найти ракурс получше, приполз и упал у ног певцов. Певцов же остановить теперь мог разве что расстрельный взвод.
Рота, подъём!
Будет сниться страшным сном.
Рота, отбой!
За окошком дембель мой!
Я слать не буду телеграмм,
И в кассе воинской мне выдадут билет.
Войду, скажу лишь: «Здравствуй, мам!
Отец, налей нам по сто грамм,
Ведь не прошло и двух лет!»
И вот я на плацу стою
В парадной форме и гляжу в глаза ребят,
Но в них себя не узнаю,
И понимаю, что в строю
