У меня изо рта вырвалось пламя.
— Для начала сойдёт, — бросил я.
Мы выпили ещё и стали прислушиваться к дружескому трёпу и довольно похабным — как нам показалось — анекдотам: не так-то просто разобрать местный выговор, а когда языки заплетаются от спиртного, эта задача становится вдвое труднее. Но мы понимали, где надо смеяться, потому что завсегдатаи, выслушав очередной анекдот, хлопали себя по коленям, после чего, не особо разбираясь, принимались за нас. Они от души охаживали себя по ляжкам, а потом их ладони обрушивались нам на плечи, а кулаки — под рёбра.
У нас перехватывало дух, но мы делали вид, что это от смеха, и только жмурились. По щекам текли слёзы, но не от веселья, а от обжигающих глотков спиртного. Стиснутые, как робкие цветки меж страниц отдающего плесенью фолианта, мы с режиссёром безропотно ждали, когда же произойдёт нечто из ряда вон выходящее.
Наконец терпение у режиссёра лопнуло.
— Гибер Финн, — позвал он, перекрывая рокот голосов, — разгул идёт неплохо, но мы хотим оттянуться по полной программе: задать такого жару, какого ещё не знала Ирландия!
Тут Гибер Финн сорвал с себя фартук, втиснул мясницкие плечи в твидовый пиджак, в прыжке набросил плащ, нахлобучил кепку с ворсом и подтолкнул нас к дверям.
— Приглядите тут, пока я не вернусь, — бросил он своим помощникам. — Мне нужно отвести этих джентльменов туда, где они предадутся настоящему разврату. Им невдомёк, что их ожидает!
Распахнув двери, он высунул голову на улицу. Ветер обрушил на него тонну ледяной воды. Сочтя это достаточной поддержкой своему красноречию, Гибер Финн даже не стал вытирать физиономию — он лишь громогласно протрубил:
— Вперёд! Прошу! На выход!
— Не совершаем ли мы ошибку? — Когда до-до дела, мне стало не по себе.
— Да ты что? — закричал режиссёр. — Может, у тебя есть идея получше? Предпочитаешь морозить кости в своей ночлежке? Вымучивать последний эпизод, который у тебя сегодня получился курам на смех?
— Нет-нет, — пробормотал я, натягивая на уши кепку.
На улицу я вышел первым. В голове крутилась одна мысль: у меня жена и трое очаровательных, хотя и шумных ребятишек, так какого чёрта мне понадобилось за восемь тысяч миль от них, в этой богом забытой дыре? Во что я впутываюсь?
Потом, уподобившись Ахаву, я подумал: опять этот промозглый чулан, всё та же койка, сбившиеся бледно-холодные простыни, окно, которое умывается слезами, как нечистая совесть, — и так всю ночь. У меня вырвался стон. Рванув дверцу автомобиля, принадлежавшего Гиберу Финну, я втиснул внутрь сначала одну ногу, затем другую, и мы покатились по городу, как мяч в кегельбане.
