, а я решил не мелочиться и
заговорил. Эффект был потрясающий: сила моего Голоса, как и положено всем Дова, намного превосходила силу голоса йор, даже всю свою жизнь изучавших туум. Мастер даже растерялся, не знаю, от чего больше: от того, что перед ним стояли два довакина, или от того, что я заговорил с ним на драконьем языке, которого до сих пор никто, кроме Старцев, во всем Тамриэле не знал.
Вообще, Старцы к нашему появлению отнеслись довольно равнодушно, как, должно быть, реагировали бы на наступление лета, типа: «О, вот и лето пришло. И что с того? Оно приходит каждый год». Есть довакин — хорошо, нет — значит, придёт, никуда не денется. Поначалу меня, привыкшего в Уайтране к восхищению и почитанию, это ужасно раздражало. А потом ничего, успокоился.
Учить нас начали не сразу. Первые три дня ушли на наше обустройство в обители и взаимные притирки с хозяевами, и только потом начались занятия по дыхательной медитации, которые должны были помочь нам с Алессой обуздать свои крики. Впрочем, мне эти медитации были не нужны — я как Дова и так свой голос контролировал. Алессе же, в отличие от меня, медитации были необходимы, она не умела контролировать силу криков. Например, если я с помощью туума мог открыть дверь, не сорвав её с петель, Алесса снесла бы дверь вместе со стеной. Эта же проблема, кстати, была и у большинства тутошних мастеров, которые даже не могли нормально говорить, потому что боялись случайно убить своего собеседника.
Может возникнуть вопрос, как они могли считаться мастерами, если не могли контролировать свой Голос. На самом деле, звание мастера даётся за постоянное и неосознанное использование криков. То есть мастер уже не может говорить на обычном языке, а использует лишь туум. В отличие от мастеров, послушники и подмастерья могут спокойно общаться, но кричать, то есть говорить по-драконьи, они толком не умеют. Ульфрик, например, был подмастерьем, что давало ему возможность использовать туум, но истинного мастерства в этом он не достиг.
Из семидесяти четырёх обитателей Высокого Хротгара двенадцать имели звания мастера, двадцать числились в подмастерьях, а остальные были послушниками. Жили они в полной изоляции от мира и потому ничего не знали о том, что в нём творится. Их вообще не волновали мирские дела. Мне они очень сильно напомнили тибетских монахов. А ещё я не ощущал их эмоции, что было странно и вызывало смутную тревогу. Но если требовался совет, они всегда готовы были внимательно выслушать и дать предельно чёткий ответ, не допускавший двоякого толкования. Жаль, что нормально поговорить можно было всего лишь с шестью мастерами, остальные молчали.
