На быстроходном судне
К тебе я стремился.
Ветер гнал волны,
На веслах сидела любовь»
[160].
В столице придворные сожалели об отъезде Тюнагона и строили разные предположения: «Он стал служить у правителя той страны. Он остался в Китае. Скоро он сюда не вернется». Подобные разговоры терзали сердце несчастной матери, и, получив от него письмо, она, как во сне, ничего вокруг не осознавала и только плакала от радости. Она передала просьбу сына кормилице Тюдзё
— Я и сама хочу поехать на Цукуси навстречу Тюнагону, и пусть обо мне говорят, что хотят, — сказала та.
Нельзя выразить словами ее радость. Она, не мешкая, пустилась в путь в сопровождении слуг. В столице говорили: «Кормилица Тюдзё не могла дождаться прибытия Тюнагона и помчалась к нему. Этого можно было бы и не делать, но даже посторонние не находят себе места от нетерпения, а она тем более не могла оставаться здесь. К тому же сам Тюнагон просил ее приехать на Цукуси, не разбирая ни дня ни ночи».
При известии о возвращении Тюнагона у принявшей постриг Ооикими забилось сердце. Она подумала, что отныне ей нельзя оставаться в доме, в котором по настоянию мачехи жила эти годы. Самовольно покинуть предоставленный ей кров значило проявить непочтительность к мачехе, но и оставаться ей там после приезда Тюнагона было неудобно. Она не знала, как поступить, и обратилась к кормилице Сёсё:
— Я поселилась в этом доме, но скоро Тюнагон должен вернуться. Мое положение всем будет бросаться в глаза. Сюда будет приходить множество народу, и мне при этом нельзя будет здесь оставаться. Монахиня должна жить тихо в уединенном месте. Скажите об этом моему отцу и мачехе.
Разумность ее слов была очевидна, положение было крайне затруднительно. Сёсё часто думала с печалью: «Если бы она не приняла монашества и дождалась возвращения Тюнагона!» Услышав слова Ооикими, она горько заплакала.
Генерал и его жена забавлялись с внучкой, когда Сёсё явилась к ним и передала слова монахини.
Когда генерал услышал о возвращении Тюнагона, он очень обрадовался, но потом его охватили противоречивые чувства, а услышав о решении дочери, он не мог сдержать слез. Мать Тюнагона, жалея мужа, подумала, что ничего другого нельзя было ожидать.
— Почему она думает, что, оставаясь в этом доме, она будет у всех на виду? То, что ей пришлось принять монашество, — это моя вина, и я об этом постоянно горюю. Пока я жива, пусть она остается здесь, чтобы я могла видеть ее утром и вечером. Меня огорчает, что она относится ко мне как к постороннему человеку. Тюнагон поселится в восточном флигеле, и ей нечего думать о переезде. Она монахиня, и сейчас бессмысленно что-либо говорить. Все будет, как я сказала, — ответила она кормилице.
