Модноверие [Авторский сборник] | страница 83

– Это что?

– Редкая хреновина, – буркнул Моисеич. – Во всех смыслах редкая. Тираж двести экземпляров.

– Это оно самое? Чего мне пока нельзя?

– Ну да. Строго говоря, тебе даже «Язычества древних славян» пока нельзя. А если сразу после Рыбакова возьмешься за Лесного – вообще пиши пропало. Эти книги так ложатся одна на другую, что запросто маньяком станешь. Наречешься каким-нибудь Всеславом, идола поставишь на пустыре за гаражами и будешь ему кровавые жертвы приносить во славу истинно русской веры, покуда соседи тебя в дурку не сдадут.

– А потом? – не унимался Коля. – Когда я буду готов – дашь?

– Вот видишь, – сказал Моисеич. – Ты еще внутрь не заглянул, а эта хреновина уже на тебя разлагающе действует. И ты не первый такой.

– Тебя… Из-за нее выперли? – Коля невольно перешел на шепот и уставился на зеленую книжицу с благоговением.

– Да боже упаси. Коля, успокойся! Меня выперли, а я – спер. Про нее в институте и думать забыли, она под ножкой шкафа лежала, чтобы тот не шатался, а это же раритет, которого днем с огнем… Чего так смотришь? Коля, еще раз говорю, успокойся! Я по пьяни дочку завхоза трахнул, лошадь страшную, а она замуж за меня собралась, а завхоз решил, что еврейский зять ему ни в хер не вперся, а я вообще был ни ухом ни рылом, пока не вызвали в первый отдел…

– Сурово у вас, у историков… – протянул Коля. – Моисеич! А давай ко мне. Посидим, поговорим.

– Не могу. Через час ученица придет, они не любят, когда водкой пахнет.

– А ты потом заходи.

– А потом я спать буду после трудов праведных. Они знаешь какие, теперешние десятиклассницы? Пахать на них, а не… М-да. Неважно.

– Вот жизнь у человека, – позавидовал Коля.

– Разве это жизнь? – искренне удивился Моисеич. – Это у тебя – жизнь! Сам себе хозяин, из одной газеты выгнали, пошел в другую, из другой вылетел, ушел в писатели… А я… Кому я нафиг сдался?

– Так и я – никому… – сказал Коля.

Придя домой, он плеснул себе на два пальца, выпил, раскрыл книгу, честно начал с раздела «Первобытнообщинный строй» и уже через час принялся шмыгать носом. Вторую неделю в штопоре, это вам не шуточки; все чувства у русского интеллигента в таком состоянии обостряются до крайности, и Колю пробило на сострадание. До слез ему было жалко несчастную свою родину – и себя вместе с ней. Историю СССР с древнейших времен до наших дней Коля помнил весьма приблизительно, а если честно, не помнил вовсе, и теперь наконец-то разглядел в ней зорким нетрезвым глазом самое главное.