Наверное, девчонки на танцах не толпятся так у зеркала, как парни, только что облаченные в морскую форму.
Мичман, который все это время, пока мы переодевались, молчал, повернул к нам довольное лицо - первый раз такое довольное - и сказал:
- А теперь получите самый главный атрибут, - и показал на бескозырки.
Мы бросились разбирать две черные башни - бескозырки лежали стопкой, одна на другой - и снова затолкались у зеркала.
Да, это был, конечно, главный атрибут, мичман прав. Даже на собственном лице я вдруг обнаружил отпечаток чего-то нового, незнакомого. Лоб чуть наискось перечеркивал черный околыш, и глаза под этой чертой как бы потемнели. Но, как тогда у волнолома, кольнуло разочарование. На бескозырке не было матросской ленты.
- Это называется чумичкой, а не бескозыркой, - сказал один из всезнаек, которые - вот удивительно - всегда оказываются среди новичков.
- Кто сказал чумичка, повторить! - настороженно спросил мичман.
Никто не отозвался.
На выходе, прежде чем скомандовать "Шагом марш", мичман громко, чтобы все слышали, сказал:
- На ленту матрос имеет право после присяги. Ибо лента... - он помолчал, подбирая нужное слово, - это не что иное, как венец славы морской.
Ясное дело. К славе морской мы пока что не имели никакого отношения.
"Даже моря-то еще не видел", - подумал я и опять вспомнил волнолом.
Когда мы шли в баню, было тихо, а сейчас, только шагнули за ворота, в лицо песком швырнул ветер.
- Чумички не растеряйте! - хихикнул знакомый голосок.
Так мы и топали до самой казармы, придерживая бескозырки. Впрочем, казарма - это у солдат. У матросов она - кубрик. И полы - не полы, а палуба. И кровать не кровать, а койка. Соответственно и тумбочка называется рундуком. Из книг я давно знал, что уборная именуется гальюном. Но как-то в голову не приходило, что гальюн убирают сами матросы. По очереди. И еще бывает, вне очереди.
Что такое мыть гальюн вне очереди, я узнал в тот же день. И виноватым оказалось... море.
Чем ближе мы подходили к кубрику, тем сильнее слышался шум в сосновом лесу, который окружал дорогу. Шум нарастал с каждым шагом. Но странное дело - шумели не сосны, они, поскрипывая, мягко покачивались на ветру. А вот где-то в глубине, за ними, словно грохотали по рельсам десятки электричек. Они проносились мимо невидимой платформы, замирали и снова возвращались.
- Что это за шум такой?! - спросил я еще незнакомого мне левофлангового.
- Море штормит, - ответил он и посмотрел на меня, как на младенца. Отсюда до моря с полкилометра. За соснами не видно, а со второго этажа как на ладони...
