— Петрович, заканчивай свой Гринпис или, как там это называется? — Явно вспомнив, что он все-таки начальник, уверенным голосом сказал человек с красной папкой.
— Даю тебе время до завтра. До 8-00, чтобы ты Петрович, выполнил приказ! Доктор придет ровно в семь, усыпляй и давай служить дальше. Жизнь-то, она не заканчивается на твоих собаках.
Маленький капитан вдруг стал спокойным. Эмоции исчезли с его лица. Он резко повернулся лицом к собеседнику, посмотрел ему прямо в глаза и уверенным, ровным голосом, полным безысходного отчаяния сказал:
— У каждой из этих собак, больше боевых ран, чем у тебя полковник естественных отверстий. Прости за грубость. — помолчал несколько секунд, наблюдая за реакцией полковника, на его слова, и добавил, — Интересно, а когда тебя спишут на пенсию, к тебе тоже сверху приказом пришлют доктора с уколом на усыпление?
— ЧТО? — Гневно воскликнул высокий полковник. Он явно не ожидал, такого поворота в разговоре.
— Ну, Петрович, если бы я тебя не знал столько лет, если бы мы с тобой тогда в Афгане, если бы я не был тебе обязан! Эх, Петрович, Петрович, всю кровь ты из меня выпил своими собаками. Знаешь, почему Петрович ты до сих пор выше капитана не поднялся? Потому что совести в тебе много. Давно бы уже получил полковника, квартиру, хорошую пенсию. Так нет же, всегда поперек идешь, в разрез, как говорится.
— Так, это меня батя так учил, не умею я иначе, — ответил Петрович, — видимо твой отец учил тебя другим вещам, полковник.
В этот момент они подошли к одному из вольеров. Полковник с папкой ткнул небрежно указательным пальцем в ржавую и очень старую табличку, на которой уже не видно было надписи и сухим равнодушным голосом, переполненным казенного чванства спросил:
— Ну, кто у нас тут?
Капитан Еременко кадровый офицер, отдавший всю свою жизнь служению Родине, вдруг втянул плечи, опустил голову и стал похож не на боевого офицера, а скорее на жалкого выпивоху возле винного магазина.
— Ну? Петрович! — Не унимался начальник. — Кто у нас первый? Говори.
Петрович набрал полные легкие воздуха и, удерживая в себе скупую мужскую слезу, произнес одно слово. Это была кличка собаки, услышав которую высокий полковник выронил красную жесткую папку из рук и лицо его стало белым, как мел.
— Кто ты сказал? — Прошептал полковник. — Петрович повтори. Кто?
И под сводами старой царской тюрьмы, заглушая грохот дождя по крыше, как пистолетный выстрел прозвучало:
— Метис.
Эхом по каменным коридорам повторилось это слово несколько раз, и воцарилась пугающая своей тишиной пауза.
