Пишу, а сам уже не понимаю,
Кого письмом нелепым донимаю,
Кому, зачем, о чем напоминаю.
Вы все смешались у меня в уме.
Еще чуть жив один последний абрис,
Но я забыл его обратный адрес.
Он так расплылся, этот абрис бедный,
Как бледный промельк чей-то в полутьме.
Я уходил — меня вы находили.
Я приходил — вы тотчас уходили.
Так значит, что ж, разлуки все же были?
Ведь вы навзрыд холсты мои рубили,
Сбегали, плача от любви ко мне.
Я понимаю, это очень трудно —
Знать, что художник — это неподсудно.
И не ославит и, что есть, оставит.
Ну разве что прославит…
«Но кого?
Ведь на ином московском вернисаже
Себя самой и не узнаешь даже,
А вся толпа опять вокруг него.
А где же дни, что были все короче,
А где же те промотанные ночи,
Невесть зачем проплаканные очи?
Бежать, бежать! Иначе кто кого…
Какое „испытанье на разрыв“?
Вы — на разрыв испытывали женщин,
Те, кто увенчан, и те, кто развенчан.
Как сладок был кратчайший перерыв.
В индустриальном впишемся пейзаже,
Со счетоводом полежим на пляже,
Устроимся. Найдем.
Но все же, даже…
Какой-то отблеск ваш, зачем он жив?»
Любимая, прости, я не премину.
Но я сейчас пишу одну картину.
Но я забыл, с которой говорю…
Я вспомню все! Но я ломаю руки.
Ведь я пишу картину о разлуке.
Я Вас любил любя, а не от скуки.
И за разлуки
не благодарю.
Я вспоминаю только встречи, встречи,
Чистейшие, как снег, черты и речи,
Улыбки ваши, слезы, очи, плечи…
И жду свою последнюю зарю.
