Маркс размашисто подписывает и зовет посыльного.
– К цензору!
Он не успевает снова углубиться в работу, как посыльный возвращается : жирный красный карандаш безжалостно перечеркнул страницы: номер запрещен!
Ярость охватывает молодого редактора. Но с этим тупым чиновником он будет говорить спокойно.
После долгого спора ему удается отстоять большинство материалов.
Но нервное напряжение дает себя знать. В редакцию он возвращается раздраженный и усталый. Эта постоянная война с цензором страшно изнуряет. Так нужна сейчас дружеская поддержка…
Правда, рядом Рутенберг. Но что-то непонятное происходит между ними в последнее время. Словно говорят они на разных языках. Вот он написал статью… Карл, поморщившись, перелистал рукопись. Нет, тяжелого разговора снова не избежать…
Рутенберг вошел и остановился у дверей. Во взгляде тревога и упрямство.
– Проходи, Адольф. – Карл ладонью похлопал по рукописи. – Поговорим.
– Что, снова не нравится?
– Адольф, мы с тобой говорим, как глухие. При чем тут «нравится»? Не для меня же ты пишешь! Ну посмотри, – он схватил рукопись, – ни одного жизненного факта! Ни одного конкретного вывода! Ты прекрасный стилист, не спорю. Но пишешь так, словно наша газета адресована исключительно членам «Докторского клуба».
– Квалифицированных и зрелых редакторов, – Рутенберг подчеркивает каждое слово, – моя работа всегда удовлетворяла.
Маркс вспыхнул и встал.
– Возьми статью и переделай, как я прошу. Иначе она не пойдет.
Вечером в кафе, где обычно обедают сотрудники редакции, Карл услышал за спиной приглушенный голос Рутенберга:
– Для некоторых теперь и Бруно Бауэр не авторитет! – Послышались изумленные возгласы собеседников.
Маркс, не оглядываясь, вышел. На душе было пусто и горько. Да, у них с Бруно в последнее время тоже что-то разладилось.
Бруно не понимает, не хочет понимать того, что так волнует Карла. Доктор Бауэр сочувствует жалкой участи бедняков, может подать щедрую милостыню, если они попадутся ему на пути. Философ же Бауэр не интересуется теми, кто не способен мыслить и «заботится только о своем желудке». Дело истинного философа, поучает он, доказать свою правоту в спорах с церковниками, разоблачать их ложь перед королем и интеллигенцией. А чернь, эта некритическая масса…
«Чернь», «некритическая масса»… Ну что тут скажешь?! Карл вспомнил все споры с Бруно, свои отчаянные и безуспешные попытки стащить его с небес на грешную землю. Нет, ему себя не в чем упрекнуть.
