За этот год в Берлине он похудел, осунулся, почти не бывал на воздухе. Последнее время болят глаза, буквы расплываются…
Карл подчеркивает наиболее интересные места, делает поспешно пометки в тетради. Не упустить мысль! Сейчас, увлеченный суждениями философа, он чувствует, что наука неодолимо влечет его к себе. Юноша положил книгу, приподнялся, опираясь на руку. В памяти всплыли вдруг строчки стихов, написанных им в одну из таких ночей:
Не могу я жить в покое,
Если вся душа в огне.
Не могу я жить без боя
И без бури, в полусне.
Я хочу познать искусство –
Самый лучший дар богов,
Силой разума и чувства
Охватить весь мир готов.
В окне темнота сменилась предутренней серой дымкой. Слова наполняли комнату, как призывный звон колоколов:
Так давайте в многотрудный
И в далекий путь пойдем,
Чтоб не жить нам жизнью скудной –
В прозябании пустом.
Карл встал за новой книгой. Тонкий коптящий язычок пламени лизал ламповое стекло у горловины. Как болит голова! И в глазах страшная резь. В какое-то мгновение ему показалось, что все обрывается, летит куда-то вниз. Стоп! Как там дальше?
Под ярмом постыдной лени
Не влачить нам жалкий век.
В дерзновенье и в стремленье
Карл распрямил руки, сделал выпад, словно фехтуя. Сразу закружилась голова… И поташнивать стало. Наверное, оттого, что давно не ел. Двинулся к полке, где должна быть еда. Но есть ему не хотелось, и, передумав, он направился к умывальнику. Сейчас бы искупаться в Рейне…
Закрыл глаза и увидел серую полосу воды, пристань, идущий вверх по течению корабль. Надо им сказать, что ему в Трир, ему очень нужно в Трир. Там Женни… Она еще ни разу не написала ему… Но кто-то кричит – скоро Кельн… Карл потерял сознание.
– Фридрих! Я требую, чтобы ты перестал читать богомерзкие книги. Им не место ни в твоей душе, ни в моем доме.
Длинноногий голубоглазый юноша опустил голову. Непонятно, чего больше в его позе – почтительности или упрямства.
– Ты слышишь?
– Гёте – великий поэт.
В голосе фабриканта Энгельса – злость, не подобающая истинно верующему протестанту.
– Ты будешь наказан! Иди.
Мать робко поглядела вслед сыну.
– Знаешь, Эльза, мне иногда становится страшно. Он в общем хороший малый. Но такое своенравие…
– Мальчику только шестнадцать! Он еще изменится…
– Ну, для тебя он всегда останется ребенком. А я боюсь, что чрезмерное образование испортит мне сына.
А сын уже мчался в гимназию.
Во дворе Фридрих врезался в толпу сверстников.
