— Да ведь какая это ванна?
— Какая ни есть. Раз ванна — значит, мойся. Раз мойся — значит, с мылом…
— Ну, словом, гражданин, имейте в виду, что у нас это строго запрещено. Если повторится, отберем курортную книжку.
Кошконосов полуиронически, полупечально улыбнулся. Это означало: бессмысленно продолжать спор, когда твой противник порет явную чушь.
Через день, когда Кошконосов ждал своего времени у дверей назначенной ему кабины, мимо прошла давешняя санитарка. Она внимательно поглядела на Кошконосова и прошептала что-то на ухо своей товарке, работающей сегодня при данной кабине. Та тоже пытливо посмотрела Кошконосову в лицо.
Затем Кошконосов, как в прежний раз, разделся и сел в ванну с мылом в руках. Намыливая шею, он бормотал:
— Умора, ей-богу, тот раз… Врач, а сам не знает, что есть ванна!
— Вы что же, гражданин, опять? — сказала вдруг появившаяся в дверях санитарка.
— Угу. Я еще восемь раз буду. Сколько прописали. Я даже думаю мочалку и мыло где-нибудь здесь оставить: не таскать же их взад-назад в санаторий…
На этот раз дежурил другой врач, и потому разговор почти повторился.
— Не буду я ходить грязным из-за ваших капризов! — кричал Кошконосов. — Арестовывайте меня, а я чистоту все-таки буду уважать!
— Это уже он второй раз, — науськивали врача обе санитарки: и сегодняшняя и третьегодняшняя.
Врач вразумлял:
— Мы не можем пойти на то, чтобы в наших ваннах мылись!
— Вы мне скажите откровенно: что есть ванна и для чего она берется? — стучал по столу Кошконосов. — Да я, может, в Москве из-за перегруженности моюсь в два месяца раз, так вы меня хотите и на отдыхе чистоплотности лишить?! Не выйдет! Я к прокурору пойду!.. Вы у меня еще все полетите отсюда как миленькие за саботаж чистоты и гигиены в общекурортном масштабе! Да-с!
Но когда сторону администрации принял и врач санатория, Кошконосов сдался. Третий раз он пришел в ванную с очень скучным лицом. Демонстративно при санитарке развернул простыню, чтобы показать, что в свертке, кроме простыни, ничего не было, и, обиженно отвернувшись, плюхнулся в нарзан.
Так, с обидой, застывшей в уголках губ и в зрачках, Кошконосов просидел минуты две. Затем глубокое страдание исказило его физиономию.
Кошконосов со стоном вылез из ванны и, оставляя на кафельном полу влажные следы и даже лужи, подошел к своему платью. Мокрыми руками он стал переворачивать жилет и извлек из нижнего кармашка обмылок. Воровато оглядываясь, вернулся в ванну, сел, и опустил в воду обмылок. В шершавых ладонях Кошконосова крохотный розовый кусочек «земляничного туалетного» сразу стал выделять пену…
